Иванов и Рабинович, или Ай гоу ту Хайфа
Шрифт:
Арон подозрительно посмотрел на Василия. Тот перехватил его взгляд, непринужденно спросил:
— Выпить хочешь? Тебе чего налить, «Метаксы» или «Столичной»?
— Одурел, что ли?! — закричал на него Арон. — Вона откуда ты такой веселенький! Шлепнул уже?
— В свободное от вахты время имею право…
— В такую погоду?! — возмутился Арон. — Вот я тебе сейчас покажу «право», гад свинячий!
Он бросил штурвал, схватил Василия поперек туловища, силой напялил на него спасательный жилет и стал обвязывать его вокруг пояса длинным фалом, приговаривая:
—
Арон туго затянул узел на поясе Василия, а второй конец фала намотал себе на руку. Встал к штурвалу и грозно сказал:
— Чтобы сидел здесь у меня на глазах и дудел без продыху! Понял?!
— А это-то зачем?.. — уже не стараясь казаться трезвым, спросил Василий и подергал фал, обвязанный у него вокруг пояса:
— Чтобы я не сбежал?..
— Чтоб не утоп, дубина!!! — закричал Арон.
ДАЛЬШЕ ПРОИЗОШЛО ЧТО-ТО НЕВЕРОЯТНОЕ.
Неизвестно откуда появившееся белое, огромное, размытое густым туманом чудовище с ревом надвинулось на бедный «Опричник» и страшно ударило его в левый борт!..
— Ой-ой-ой-ой!.. — уже в воздухе заверещал Василий и исчез за бортом.
Затрещала деревянная обшивка старой яхты, загрохотали по палубе и крыше рубки падающие, оборванные блоки, с томительным гитарно-гавайским стоном стали лопаться тонкие стальные ванты…
От ужасного толчка Арон перелетел из кокпита на корму, в последнюю долю секунды ухватился за флагшток, но фал, которым был привязан Василий, из рук не выпустил.
Он встал на колени, уперся плечом в кормовой релинг и с напряжением всех своих могучих сил стал тащить фал наверх, на яхту.
Когда над бортом «Опричника» сначала появились ноги Василия, а затем и весь он сам — мокрый, жалкий, захлебывающийся, Арон перехватил его за шиворот, как котенка втащил в кокпит и упал вместе с ним на решетчатый пол, всхлипывая и причитая:
— Васенька… Васенька… Ты живой, Васенька?..
Василий приоткрыл глаза и тихо прошептал:
— Что это?..
И во внезапно наступившей абсолютной тишине, словно отвечая на вопрос Василия, откуда-то сверху, из плотной молочной мглы тумана раздался совершенно коммунальнокухонный истерический женский голос, кричавший по-русски:
— Опять! Опять ты в кого-то врезался, кретин старый!!! Сволочь пьяная!!!
Все, что может родить буйное, воспаленное завистью воображение небогатого человека, получившего представление о сладкой жизни миллионеров из нескольких фильмов, густо приправленных развесистой голливудской киноклюквой, не шло ни в какое сравнение с тем, что увидели Арон и Василий на громадной океанской яхте, которая так глупо (а может быть, и счастливо!) врезалась в ЛЕВЫЙ борт старенького «Опричника»…
Следует ли описывать то, что не поддается никаким самым разнузданным людским
Все было белым и золотым! В огромном салоне (язык не повернулся бы назвать ЭТО кают-компанией!) в белых креслах сидели мокрые и обросшие Арон и Василий в белых купальных халатах на голое тело. Арону халат был мал, Василию велик. На ногах — золотые туфли с загнутыми носами и без задников. Видать, по-ихнему — домашние.
Сидели с бокалами в руках и во все глаза разглядывали очень пьяного босого краснорожего мужика лет шестидесяти пяти в длинных облегающих золотых шортах, в фантастическом белом морском кителе с золотыми шевронами и в сбитой набок белой капитанской фуражке с огромным золотым «крабом» над козырьком.
Справедливости ради следует заметить еще одно цветовое пятно, выбивающееся из общей калористической гаммы, если не считать физиономию мужика в кителе и дочерна загорелых Арона и Василия.
Это была высоченная красивая девка лет двадцати семи в короткой распахнутой золотой жилетке, которая никак не могла прикрыть ее роскошный бюст. Вместо юбки у нее на бедрах был небрежно повязан знаменитый русский павловопосадский платок, со стороны узла позволяющий лицезреть ее ноги от золотых каблуков до загорелой талии.
Даже если бы она — девица, была вся в белом, ее тоже нельзя было бы не заметить, потому что она говорила, не закрывая рот:
— Ну, что?! Ну, что ты с ним будешь делать?! Как нажрется, так обязательно надрючит вот эту форму и в рубку, к пульту управления! Капитана в сторону, всю команду — к чертям собачьим, сам свои пьяные лапы на кнопки, и начинает играть в морского волка! Уже три яхты вдребезги, вы — четвертые… Разборки, заморочки, эксперты, адвокаты!.. В компании Ллойда о нас уже слышать не хотят. Только бабки и выручают!
— Ну, Нюся… — пролепетал краснорожий.
— Сколько раз говорила, что при людях я — Грета?!
— Ну, Грета…
— Заткнись! В одну прессу, чтобы не писали, втюхиваем каждый раз такую кучу денег, что можно было семьсот сорок седьмой «Боинг» купить!.. Хотя «Боинг» у нас и так есть.
— Как вы хорошо говорите по-русски, — робко сказал Вася.
— А чего это я должна плохо говорить? Родилась в Москве, на Большом Толмачевском, у Третьяковки.
— Ну, Нюся?.. — простонал тот.
— Грета!
— Ну, Грета… — послушно повторил мужик и налил себе в стакан чистого виски.
— Разбавляй хоть, алкоголик! — Грета-Нюся вырвала у мужика стакан, сама напихала лед в виски, долила воды и пожаловалась Арону и Васе: — Пятый год так мучаюсь!..
— Неплохо, — огляделся Арон.
— Я так хотел с вами познакомиться… — вполне прилично по-русски сказал краснорожий.
— Хороший способ нашел, идиот пьяный! — сказала Нюся-Грета. — Но говорит правду. Когда мы вас увидели по телевидению, Мишка первый сказал… Вообще-то он — «Майкл», но дома я его зову «Мишкой». Он первый сказал: «Какие потрясающие парни! Хочу с ними познакомиться поближе!»