Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…
Шрифт:
ИВАНОВ КАТЕР
Вечерами в маленькой поселковой больнице тихо. Бесшумно скользнет по коридорчику сестра, разнося градусники. Прокряхтит сухонькая старушка, да скрипнет дверь за мотористом с "Быстрого", выходящим покурить в холодные сени.
А сегодня тишина нарушилась тяжелыми шагами врача, беготней сестер, тревожным скрипом носилок.
Моторист выскочил в коридор:
– Никифорова с Иванова катера в операционку повезли.
– Утоп!… - ахнула бабка.
–
За разговорами не заметили, как по коридору мимо палат прошли двое; один прихрамывал, крепко налегая на палку.
Он был немолод. От хромоты в левой ноге чуть сутулился и при ходьбе привычно выносил вперед правое плечо. Морщины избороздили до черноты загорелое лицо, и особенно много их набежало возле глаз, словно человек этот всю жизнь смотрел против ветра.
Он шел, стараясь без стука ставить палку, а впереди беззвучно летела девчонка-сестра, от бьющей через край энергии выворачивая по-балетному носки матерчатых тапочек. У операционной остановилась:
– Посидите.
Боком скользнула в дверь, а он осторожно присел на краешек стула, поставив между ног палку.
Как все здоровые люди, он был чуть напуган больничной тишиной: стеснялся сесть поудобнее, скрипнуть стулом, поправить сползавший с плеча тесный халат. Стеснялся своего здоровья, стоптанных башмаков из грубой кожи и тяжелых рук, сплошь покрытых ссадинами и порезами.
– Иван Трофимыч?… - Моторист опять вылез в коридор.
– Петр?
– шепотом удивился Иван.
– Ты чего тут?
– Аппендикс вырезали, - не без гордости сообщил моторист, садясь рядом.
– Флегмонозный.
– С Федором-то беда какая… - Иван вздохнул.
– А что случилось?
– Запань у Семенова лога утром прорвало. Не знаю, откуда вода пришла, а только рвануло троса, и понесло лес в Волгу. А тут - ветер, волна. Треск стоит - голоса не слышно. Ну, все кто куда: с лесом не пошутишь.
– Ай-яй-яй!… - опечалился моторист.
– И много ушло?
– Да нет, немного. Аккурат мы воз навстречу вели, к "Немде" цеплять. Пиловочник сплошь, двести сорок метров. Ну, увидал я: лес в лоб идет…
– Буксир топором да к берегу!
– сказал моторист.
– Затрет бревнами - "мама" сказать не поспеешь.
Иван улыбнулся.
– А я по-другому рассудил. Плот только сплочен, троса добрые, а ширина в этом месте невелика: развернул, корму в Старую Мельницу сдал - там камни, уязвил прочно. А катерок свой за мысок спрятал. Знаешь, где малинники?
– Ну?
– Ну и сдержал лес, не пустил в Волгу-то, на простор.
– Ишь, сообразил!
– завистливо вздохнул моторист.
– Премия, поди, будет, благодарность…
– Благодарность, может, и будет, а вот помощника уж не будет, - вздохнул Иван.
– Как
– Оклемается, - уверенно сказал моторист.
– Мужик здоровый. Да и доктор молодец: меня пластал - любо-дорого.
Стемнело, когда из операционной вышел доктор. Увидев его, моторист трусливо юркнул в палату. Скрипнув стулом, Иван встал навстречу, но доктор опустился рядом, и Иван, постояв немного, тоже присел. Он стеснялся начинать разговор, а доктор молчал, медленно разминая в пальцах папиросу.
– Перелом позвоночника, - сказал он, прикурив и глубоко затянувшись.
– Скверное дело, капитан.
– Долго пролежит?
– тихо спросил Иван, плохо представляя, что это значит.
– Всю жизнь.
– Врач курил жадно, изредка разгоняя рукой сизые клубы дыма.
– Всю жизнь, капитан, какая осталась…
– Трое детей… - невольно вырвалось у Ивана.
– Что?
– Трое детей, - повторил Иван и опять встал.
– Старшему - двенадцать, не больше…
Доктор молчал. Вспышки папиросы освещали его осунувшееся лицо и капли пота на лбу.
– Рыбки можно ему?
– Рыбки?
– переспросил врач.
– Фруктов хорошо бы. Витамины, понимаешь?
И опять замолчал. Иван постоял немного и, тихо попрощавшись, похромал к раздевалке.
В раздевалке он сдал халат и в обмен получил потрепанный рабочий пиджак. Пожилая гардеробщица полюбопытствовала насчет Никифорова, и он сказал ей, что дело Федора плохо и что у него трое детей. Гардеробщица, вздыхая и сокрушаясь, отперла уже по-ночному заложенные двери, и он вышел на темную окраинную улицу поселка.
Он привычно свернул вниз, к пристаням, но, пройдя немного, остановился. Посмотрел на часы и, быстро перекидывая палку, враскачку зашагал по узкой крутой тропинке от угла и громко постучал палкой по запертой калитке.
Сквозь надрывный собачий лай послышался сиплый со сна голос:
– Кого нелегкая?
– Это я, Бурлаков. Открой, Степаныч, дело к тебе.
– На место, дармоед!… - В щели чуть приоткрытой калитки показалась осанистая фигура.
– Что за дело?
– Яблоки у тебя есть, Степаныч?
– Яблоки?… - Хозяин неожиданно тоненько захохотал.
– Какие тебе яблоки в июле, старый пень?
– Понимаешь, Никифоров в больнице. Доктор фрукты велел…
– В больнице?… - Хозяин задумался.
– В больнице - это другое дело.
– Он распахнул калитку.
– Шагай, Трофимыч. Осторожно, приступочка тут.
Вслед за Степанычем Иван поднялся на крыльцо и прошел в темные сени. Хозяин щелкнул выключателем; голая лампочка осветила просторное помещение, заваленное плетеными корзинами, мешками и ящиками.