Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…
Шрифт:
Надо сказать, что встретили молодую учительницу, прибывшую в поселок из города Ленинграда, и по-доброму и по-семейному. Всяк помочь рвался и помогал - и делом и советом. И все было отрадно аж до торжественного вечера накануне 8 Марта. Праздник этот отмечался особо, поскольку, кроме директора, мужчин в школе не имелось, и Международный женский день был воистину женским. Все к этому вечеру загодя и в глубокой тайне шили себе наряды.
А Нонна Юрьевна явилась в брючном костюме. Нет, не ради демонстрации, а потому что искренне считала этот костюм вершиной собственного гардероба, надевала
– Не воскресник у нас, милочка, а праздник. Наш, женский. Международный, между прочим.
– А по-моему, это нарядно,-пролепетала Нонна Юрьевна.
– И современно.
– Насчет современности вам, конечно, виднее, только если им и этой современности позволяете себе на торжественном вечере появляться, то извините. Мы тут, значит, не доросли.
Нонна Юрьевна к двери подалась, директор - за ней. Догнал на третьем повороте.
– Вы напрасно, Нонна Юрьевна.
– Что напрасно?
– всхлипнув, спросила Нонна Юрьевна.
– Напрасно так реагируете.
– А они не напрасно реагируют?
Директор промолчал. Шел рядом с разгневанно шагавшей девушкой, думал, что следует сказать. Сказать следовало насчет примера, который обязан являть собою педагог, насчет буржуазных веяний, чуждой нам моды и тому подобное. Следовало все это сказать, но сказал он это про себя, а вслух поведал совсем иное:
– Да завидуют они вам, Нонна Юрьевна! Так, знаете, чисто по-женски. Вы молодая, фигура у вас, извините, конечно. А у них заботы, семьи, мужья, хозяйство, а вы - завтрашнее утро. Так что пощадите вы их великодушно.
Нонна Юрьевна глянула сквозь слезки и улыбнулась:
– А вы хитрый!
– Ужасно, - сказал директор.
На вечер Нонна Юрьевна не вернулась, но с директором подружилась. Даже иногда на чаи захаживала. И поэтому вела сейчас к нему лесничего без предупреждения.
А вечер теплый выдался и застенчивый. Вдалеке, возле клуба, музыку наяривали, в небе облака розовели. А ветра не было, и каблучки Нонны Юрьевны с особенной четкостью постукивали по деревянным тротуарам.
– Тихо-то как у вас, - сказал Чувалов.
– Тихо, - согласилась Нонна Юрьевна.
Не ладился у них разговор. То ли лесничий с дороги притомился, то ли Нонна Юрьевна от разговоров отвыкла, то ли еще какая причина, а только шагали они молча, страдали от собственной немоты, а побороть ее и не пытались. Выдавливали из себя слова, как пасту из тюбика: ровнехонько зубки почистить.
– Скучно здесь, наверно?
– Нет, что вы. Работы много.
– Сейчас же каникулы.
– Я с отстающими занимаюсь: знаете, пишут плохо, с ошибками.
– В Ленинград не собираетесь?
– Может быть, еще съезжу. Маму навестить И опять - полста шагов молча. Будто зажженные свечи перед собой несли.
– Вы сами эту глухомань выбрали?
– Н-нет. Назначили.
– Но ведь, наверно, могли бы и в другое место назначить?
– Дети - везде дети.
– Интересно, а кем вы мечтали стать? Неужели учительницей?
– У меня мама -учительница.
– Значит, фамильная профессия?
Разговор
– Литературу преподаете?
– Да. А еще веду младшие классы: учителей не хватает.
– Читают ваши питомцы?
– Не все. Коля, например, много читает.
– Коля - серьезный парнишка.
– Им трудно живется.
– Большая семья?
– Нормальная. Отец у него странный немного. Нигде ужиться не может, мучается, страдает. Плотник хороший и человек хороший, а с работой ничего у него не получается.
– Что же так?
– Когда человек непонятен, то проще всего объявить его чудаком. Вот и Егора Савельевича бедоносцем прямо в глаза зовут, ну, а Коля очень больно переживает это. Простите.
Нонна Юрьевна остановилась. Опершись о забор, долго и старательно вытряхивала из туфель песок. Песку-то, правда, немного совсем набилось, но мысль, которая пришла ей в голову, требовала смелости, и вот ее-то и копила в себе Нонна Юрьевна. И фразы сочиняла, как бы изложить эту мысль половчее.
– Вы одни на Черное озеро собираетесь?
– Сказала и испугалась: подумает еще, что навязывается. И добавила совсем уж невпопад: - Страшно одному. И скучно. И…
И замолчала, потому что объяснения завели ее совсем не в ту сторону. И с отчаяния брякнула без всякой дипломатии:
– Возьмите Полушкина в помощь. Его отпустят: он разнорабочим тут числится.
– Знаете, я и сам об этом думал.
– Правда?
– Нонна Юрьевна улыбнулась с явным облегчением.
– Честное слово.
– Юрий Петрович тоже улыбнулся. И тоже почему-то с облегчением на душе.
А на самом-то деле до ее неловких намеков ни о каком Егоре Полушкине лесничий и не помышлял. Он много и часто бродил по лесам один, ценил одиночество, и никакие помощники ему были не нужны. По захотелось вдруг сделать что-то приятное этой застенчивой и нескладной маминой дочке, безропотно и честно исполнявшей свой долг в далеком поселке. И, увидев, как вспыхнуло ее лицо, добавил:
– И парнишку с собой захватим, если захочет.
– Спасибо, - сказала Нонна Юрьевна.
– Знаете, мне иногда кажется, что Коля станет поэтом. Или художником.
Тут они наконец добрались до крытого железом директорского дома, и разговор сам собой прекратился. Возник он случайно, развивался мучительно, но Юрий Петрович его запомнил. Может быть, как раз поэтому.
Передав нового лесничего с рук на руки директору, Нонна Юрьевна тут же убежала домой, потому что ей очень хотелось о чем-то подумать, только она никак не могла понять, о чем же именно. А директор расшуровал самовар и полночи развлекал Чувалова разговорами, особо упирая на то, что без помощи лесничества школе и учителям будет очень сложно с дровами. Юрий Петрович соглашался, гонял чаи и все время видел худенькую девушку в больших важных очках. И улыбался не к месту, вспоминая ее странную фразу: «Вы один на Черное озеро собираетесь?»