Ивашка бежит за конём
Шрифт:
А снаружи к той кровати ведут три ступеньки.
Вот привёл Данила Богатый Ивашку к себе на ладью, в свою каморку, сел на ступеньку, ногу вытянул, говорит:
— Весь день ходивши, я пятки натёр, пальцы намял. Снимай, новый слуга, с меня сапоги.
Ивашка нагнулся, тянет за голенище. Сапожок щегольской, сидит, как влитой, не лезет с ноги.
Ивашка говорит:
— Не лезет сапог. — Он пыхтит, старается, бормочет: — Не случалось мне людей разувать. Не знаю, с какого боку взяться.
— Дурень, — говорит Данила. — Не
Ивашка стал на колени, за носок, за каблук ухватился, тянет-потянет, стянуть не может. От натуги кровь к лицу прилила, на глазах слезы. Он ещё понатужился, рванул сапог. Тут сапог с ноги сорвался, Ивашка на спину опрокинулся. Встал, встряхнулся, приноров ился, второй сапог с хозяйской ноги стащил.
Данила Богатый сидит на ступеньке, босыми пальцами шевелит, приказывает:
— А сними с меня, дурень, плащ фряжского сукна. Не порви, не помни, сложи по складочкам. О заколку палец не наколи, кровью сукна не испачкай. От тебя, дурня, всего станется.
Ивашка снял плащ, сложил, положил в ногах кровати.
Данила приказывает:
— Отстегни мне с пояса мои мелкие неверные весы, которыми я монету взвешиваю. Положи под подушку. Отстегни мне с пояса мой широкий верный меч, которым я от грабителей обороняюсь. Положи с краю постели.
Ивашка и это исполнил.
Вот раздел он своего хозяина, Данилу Богатого. Взобрался Данила на постель, на медвежью шкуру лег, покрывалом покрылся, зевает, приказывает:
— А подай мне чашу хмельного вина. Я весь день дела обделывал, думы обдумывал, мне без вина не заснуть.
Ивашка достал из поставца серебряную чашу, тёмным пахучим вином по края налил, подаёт. Данила выпил вино и говорит:
— А теперь пошёл, дурень, отсюдова вон. По ту сторону двери ложись на пол и спи.
Ивашка вышел из кровати, а Данила за ним дверь затворяет, засовы задвигает. Примостился Ивашка на ступеньках, в клубок свернулся, руку под щёку подложил, закрыл глаза. Умаялся за день, а сон не идёт, так ему одиноко, неуютно.
Он слезы льёт, на ступеньках лужица.
"Хоть бы Ярмошка был тут!"
Только он это подумал, слышит, будто мышь скребётся. Что такое?
Шуршит что-то, будто ползёт по полу. Не змея ли выползает Ивашкину кровь сосать? Кто его знает, что там купец в варяжской кровати прячет, засовами замыкает.
Приподнял Ивашка голову, прислушивается. Ничего не слыхать, только сердце громко стучит. И там будто всё замерло. Только Данила храпит, слушать мешает.
Вдруг легонько звякнули запоры, изнутри из кровати засов сдвинулся. Створки двери приоткрываются, в узкую щель что-то белое просунулось.
Пятипалое что-то шевелится, путь нащупывает.
Ивашка от страха глаза вылупил. Что такое? В полумраке-то плохо видать. Не разберёшь в полумраке-то.
За пятипалым ещё что-то бледное хвостом ползёт.
Ивашка
— Тише, тише, Ярмошка я! Я за тобой пошёл. Загодя под кровать спрятался. Там душно, а жить можно. Только есть хочу — помираю. Достань мне поесть.
Они потихоньку двери кровати опять прикрыли, не проснулся бы купец Данила Богатый. Да заморское вино хмельное — он спит-храпит, ничего не слышит.
Ивашка достаёт из поставца пряники, а хлебушка там нет. Хлебушко, видно, в другом месте хранится.
Ярмошка пожевал пряники, ещё пригоршню за пазуху сунул — завтра день долог, опять есть захочется.
Насытился он, губы рукавом рубахи обтёр, крошки со ступеньки собрал, в рот ссыпал, шепчет:
— Я так порешил: с тобой в Киев плыть. У моего дядьки, такого-сякого, я лишний рот. Каждым куском меня попрекает, без дела дерётся. Очень надо! Уж я как-нибудь доберусь до Киева, под кроватью едучи. Довезёт меня купец-собака, не заметит ли?
— Не заметит, — говорит Ивашка. — Он днём и не ходит сюда. А я тебе завтра постараюсь мясца достать.
— А ну его, — говорит Ярмошка. — И без мясца люди живы. Главное — хлебушко. А то от этих, таких-сяких, пряников во рту сладко и слюны много, а настоящей сытости нет.
— Будет тебе хлебушко, — обещает Ивашка. — Завтра непременно добуду.
Ярмошка опять залез под кровать, засовы за собой задвинул.
Глава седьмая
АННУШКА ПОДА‚Т ВЕСТЬ
И собачка бежит-бежит да остановится. И пташка летает-летает, на веточку присядет. Всякому началу приходит свой конец. Плыла-плыла ладья из Смоленска, в Киев прибыла. На вечерней заре бросили якорь в виду пристани.
Данила Богатый распоряжается:
— Нынешней ночью ещё здесь переспим. Завтра спозаранку начнём выгружаться. Ивашка, дурень, даровой слуга, укладывай меня спать.
Ивашка Данилу раздевает, в постель укладывает, чашку хмельного вина подал. Данила выпил, заснул, захрапел. А Ивашка сидит на ступеньке, дожидается, пока Ярмошка из-под варяжской кровати вылезет. За пазухой у него краюшка хлеба и мяса шматок припасены. От своего рта оторвал, сберёг дружку.
Скрипнули засовы, приоткрылась дверь, выполз Ярмошка. Ивашка протягивает ему еду, а тот отмахивается, шепчет тихо, будто комариный писк:
— Спрячь. Потом пригодится. Сейчас времени нет.
— Что так? — спрашивает Ивашка. — Ночь-то в начале, вся впереди.
— Молчи, такой-сякой, купца разбудишь! Иди за мной, после поговорим.
Ивашка не поймёт, к чему да куда, однако же ступает на цыпочках вслед за Ярмошкой. На палубу выбрались, прислушиваются. Все на ладье спят. Спят на скамьях гребцы, головы к вёслам приклонили. Спит приказчик, подостлав на доски свою епанчу. Все спят.