Ивушка неплакучая
Шрифт:
— Не жалуемся, дело свое знают.
— Так! — торжествовал Минька (Гринька при этом глядел на него и на всякий случай улыбался). — Значит, минимум десяток лет Михаил Соловьев, то есть я, должен будет в родном Завидове рядовым трактористом вкалывать? Нет уж, дудки, Федосья Леонтьевна! Минька не дурак. Оп поедет в город, устроится на завод слесаришкой самой пусть ннзкой, начальной категории. Но потом, поскольку не дурак, поступит в вечерний техникум при том же заводе. Окончит его, разряд между тем повысится. Отработал восемь часов —
— Скажу… — глаза Угрюмовой налились холодом, — скажу не тебе. Матери твоей скажу. Жалко, скажу, тебя, Мария, дурной у тебя сын вырос, зря ты столько горя с ним вынесла!.. Карьерист твой Минька!.. — Она замолчала, перевела дух. — «Начальник цеха Минька! Инженер Минька!» — передразнила зло и беспощадно. — А на земле, голубок, не грех быть и рядовым всю жизнь!..
Мимо проходил трактор. Феня взмахом руки остановила его.
— Ну дай же прокатиться, теть Фень! — сказал Минька почти умоляюще. — Хоть один разик!
— На тракторах землю пашут, а не катаются. Плавай уж там на морских волнах, а потом катись в город, коль ты такой расчетливый!
Из кабины трактора чуть заметно в запыленном оконце проглядывало девчоночье лицо.
Феня быстро, совсем по-молодому, взобралась на машину.
Минька и Гринька, понурившись, глядели вслед удаляющемуся трактору.
— Я ж ей честно… Чего ж она… так? — бормотал в замешательстве Минька.
— «Честно»! — теперь уже передразнил его до этого покорный ему во всем Гринька. — Ты, может, самую большую обиду ей нанес. Эх ты, моряк! Пойдем лучше поскорее отсюда. Нечего честным труженицам глаза мозолить…
— Я, может, на флоте хочу остаться. В военно-мор-скую академию… У ней ведь тоже сын в армии остался… — искал себе оправдания Минька.
— Так бы и сказал Федосье Леонтьевне, а то развел тут свою гнилую теорию…
Феня действительно была сильно огорчена этой Минькиной теорией и, возвратившись с полей, шла на ферму не в лучшем расположении духа. А тут ее ждала новая неприятность.
Возле фермы, у большого загона, где табунились молодые коровы, стоял невероятный бабий гвалт.
— 6 чем дело? Чего не поделили? — спросила бригадирша.
Девушка-зоотехник, чуть не плача, указывая на Што-палпху, возмущенно сообщила:
— Она, эта вреднющая старуха, кампанию по искусственному осеменению срывает. Телки-то уж все стельные!
— Как… как стельные?.. Я ж сказала, чтоб до весны… — Феня в растерянности умолкла.
— Я, Федосья Леонтьевна, ничего не знала! — продолжала свою печальную повесть девушка. — В начале августа пробралась эта… эта старая на ферму и впустила к телкам
Штопалиха, молча, с достоинством выслушав, с не меньшим гневом сказала, обращаясь к зоотехнику:
— Ну, ну, ишь разошлась, разбулькалась, как кипяток! А еще ученая! Тут тебе не базар. Вот ежли б к тебе подлезть под твою мимо-юбку с той железякой холодной, пондравилось бы?.. Ие-эт! Тебя-то вот, голубушка, сперва обними, да поцелуй, да приласкай разными там словами, тоды, можа, кого и подпустишь… А телка, разве она не живое существо?.. Да и то сказать, Фенюха, — теперь Штопалиха повернулась к Угрюмовой, — то сказать… не верю я, грешница, в казенное-то осеменение. Как бы ошибки не получилось. С быками оно верней…
Доярки, поджимая животы и охая, смеялись. Смеялась вместе с ними и Феня. Затем, с трудом удержав в себе рвущийся наружу смех, посоветовала старухе:
— Ты вот что, Матрена Дивеевна, оставь это… Налетишь на штраф. Из зарплаты зятя удержим. Слышишь?
— Не глухая, слышу. У меня к тебе еще дело есть, Фенюха, затем и пришла на ферму, тебя искала.
— Какое же дело? Говори.
— Оно у меня, дочка, такое, что при всех-то и не ска-
549 жешь. Ты, может, разрешишь старухе домой к тебе заглянуть ужо?..
— Приходи, ради бога.
— Спасибо, милая. Ужо наведаюсь. А нащет этого… — она оглянулась на телок, — вы зря на меня, зря обижаете… Для твоей же, Фенюха, бригады компл… компле… фу, нечистая сила… Как ты там ее назвала, не выговорю?
— Комплексная.
— Ну, ну. Для твоей же — бригады, говорю, старалась… боялась, что телки останутся яловыми… — И, кинув последний раз на девушку-зоотехника гневный взгляд, покинула ферму. Даже со спины было видно, что старуха покидает поле боя в гордом убеждении своей несокрушимой правоты.
«Скорее бы уж занятия в школе начались, — думала она по дороге домой, — укрылась бы там и глазыныш бы не показывала этим вот самым…»
Вечером, как и обещалась, Штопалиха пришла к Угрюмовой.
Феня была не одна в доме, а с Марией Соловьевой. Они только что помылись в бане и теперь пили чай. Мария, сообразив, что предстоит какой-то серьезпый разговор, сочла за благо оставить подругу одну, с глазу на глаз с вошедшей. Бочком, бочком она выскользнула из избы мимо чаявшей как раз этого Штопалихи.
— Ну, что скажешь, Матрена Дивеевна? — спросила Феня сухо, подрагивая по обыкновению ноздрями.
— Горе у нас, Федосья. Можно даже сказать, беда, и немалая, — начала Штопалпха, перемежая слова глубокими и тяжкими вздохами. На лице ее — всамделишная скорбь и одновременно покорность судьбе.
— Да ты присаживайся, — сказала Феня, пододвигая гостье стул. — Что же случилось?
— Достукалась моя-то…
— О ком ты?
— Надёнка-то моя, говорю, доигралась…