Июнь-декабрь сорок первого

Ортенберг Давид Иосифович

В каждом солдате должны вновь проснуться и укрепиться воля к обороне и вера в нашу собственную силу и превосходство. Дело идет о жизни и смерти..."

Документ этот мы напечатали на первой полосе с соответствующими комментариями. Опубликована также подборка писем немецких солдат. В них досказано то, о чем умолчал в своем приказе генерал Гельмесгерберт. Вот строки из письма санитара Бернгарда Эббена от 7 декабря:

"Наша часть утратила боеспособность. Нервы больше не выдерживают".

А вот из послания от 8 декабря то ли сына, то ли мужа некоей Христине Лопиан: "Русские нас почти окружили и ежедневно атакуют.

У нас большие потери... Если бы только выбраться из этого дьявольского кольца живым!.."

* * *

Василий Гроссман прислал из Ельца очерк "Проклятые и осмеянные". Это о том, что писатель увидел и услышал в селе, где немецко-фашистские оккупанты пробыли всего лишь четыре дня.

Почему они прокляты, догадаться нетрудно: здесь они, как и во всех иных селах и городах, грабили и убивали мирных жителей. А почему подверглись осмеянию, придется пояснить несколькими краткими выдержками из очерка Василия Семеновича.

Вот картинка их вступления в это русское село:

"Головы солдат были повязаны платками. Некоторые надели под черные шлемы детские капоры и вязаные женские рейтузы. Многие солдаты волочили за собой детские салазки, груженные одеялами, подушками, мешочками с едой. Некоторые впрягли в детские санки жеребят и подгоняли их...

Колхозники смотрели на эту необычайную колонну войск. Древние старики прятали в бородах умную, злую усмешку... Немцы разбрелись по избам, злые, голодные, одновременно страшные и смешные, людишки-хорьки. Наш мудрый народ сразу подметил, что эти кровавые солдаты стали смешными. И в рассказах об ужасах оккупантов, о бесчинствах, о зверствах фашистов вместе с гневом проскальзывают нотки народной издевки и презрения".

Одна из колхозниц рассказывала писателю:

– Не видала я, чтобы люди столько жрали. Цельный день грабят народ собирают харчи и жрут. А ночью вызовут из сеней: "топи, топи!" - кричат - и опять жрать... Стыда у них никакого - голыми при женщинах ходят. Котелки полощут и на пол помои выливают, кости гложут - и все на пол...

Другой рассказ:

– Набились в хату, стоят у печки, как кобели, худые, стучат зубами, трясутся, руки прямо в печку суют... Только обогрелись, стали чесаться... Ужас смотреть и смешно... Как собаки лапами чешутся...

От себя писатель добавляет:

"Четыре дня простояли немцы в этом селе. Дальше они не пошли. Их погнали назад. Лежат их мертвые тела, полузасыпанные снегом, валяются каски, снарядные ящики, патроны, стоят разбитые машины, брошенные ими пушки... Возле убитых лежат фотографии, десятки, сотни фотографий. Вот солдаты маршируют по улицам пылающего Белграда, вот они стреляют в цель по картинам в польском замке, вот идут по площади Парижа, вот купаются они в бассейне перед мертвым, сгоревшим дворцом, вот они на развалинах крепости, вот их самодовольные, пьяные лица выглядывают из-за батареи бутылок в ресторане побежденного норвежского города. Эти фотографии, наверное, размножены, висят на стенах немецких домов, заполняют семейные альбомы на столиках.

Теперь преступной романтике гитлеровской армии, отравившей душу Германии, пришел конец. Те, кто изображен на этих фотографиях, лежат мертвыми на снежных полях, либо идут по дорогам, волоча саночки с крестьянскими одеялами и подушками. Идут крикливые, прожорливые, вшивые, проклятые и осмеянные русским народом, идут убийцы детей и стариков".

29 декабря

Почти

каждый день публикуются сообщения Совинформбюро о новых и новых населенных пунктах, отбитых у противника. Одни из них, скажем, Одоев, Наро-Фоминск, Белев, Тим, обозначены на картах кружочками, другие помельче - еле заметными точками. Но каждый из них нам дорог. Это освобожденная родная земля, вызволенные из фашистской неволи советские люди, еще один шаг к Победе.

Высокий класс оперативности показали в эти дни наши корреспонденты. Но некоторые из них настолько "замотались", что стали допускать досадные промахи.

Об освобождении Белева нам стало известно поздно вечером. И хоть мы знали, что где-то там находятся Симонов и Кнорринг, получить от них какие-то материалы о Белеве именно в тот вечер никто не рассчитывал. Вдруг появляется неведомый нам летчик и вручает пакет с собственноручной надписью Кнорринга: "Город Белев, освобожденный частями Красной Армии. Снимок сделан с самолета, пилотируемого летчиком Туловым". Восторгам нашим и похвалам Кноррингу не было, как говорится, ни конца ни края. А чуть позже выяснилось, что Кнорринг, увидев этот свой снимок в "Красной звезде", в отчаянии схватился за голову: снят был с воздуха не Белев, а Одоев, куда он летал вместе с Симоновым за три дня до того. Хотели мы было дать поправку, но сравнили белевскую пленку с одоевской и отказались от этого: и в Одоеве и в Белеве разрушения были очень схожими.

Ох уж этот Одоев! Запомнился он мне.

В романе Симонова "Так называемая личная жизнь" есть очень впечатляющая сценка размолвки с редактором главного героя этого произведения Лопатина по возвращении из только что освобожденного Одоева. Позволю себе воспроизвести ее здесь с некоторыми несущественными в данном случае сокращениями:

"Не заходя к редактору, чтобы тот не сбил его, Лопатин заперся и к вечеру написал очерк "В освобожденном городе"...

– Я уже знаю, что ты вернулся, - сказал редактор, когда Лопатин с очерком в руках вошел в его кабинет, - но приказал тебя не отрывать. Есть одна важная новость для тебя, но давай сначала прочтем.

Фразу насчет новости Лопатин пропустил мимо ушей, - наверное, еще какая-нибудь поездка, которую редактор считает особенно интересной - и, став у него за плечом, стал следить, как тот читает очерк.

Редактор поставил сначала одну птичку, потом вторую, потом третью, жирную, - против слова "испуг". Поставил, повернулся к Лопатину, словно желая спросить его: что же это такое? Но раздумал и уже быстро, не ставя никаких птичек, дочитал очерк до конца.

– Хорошенькая теория, - сказал он, бросив на стол очерк, и быстро зашагал по комнате.
– Большой подарок немцам сделал бы, напечатав твое творение...

– Почему подарок?..

– А потому, - сказал редактор, - что немцы возьмут очерк и перепечатают во всех своих вонючих оккупационных листках, мол, не бойтесь, дорогие оккупированные граждане, милости просим, служите у нас, даже если потом опять попадете в руки Советской власти, все равно вам за это ничего не будет... Ты только подумай, к чему ты, по сути, призываешь в своей статье...

– К тому, чтобы всех не стригли под одну гребенку, только и всего.

– А гребенка тут и должна быть только одна - служил у немцев или не служил! Время военное, все эти "с одной стороны, с другой стороны" надо оставить, по крайней мере до победы.