Из архивов тайного суда
Шрифт:
Поможет ли?
Не более, чем отсутствие в России парламента и запрет политических партий…
…каждому ясно, что судьба империи решается именно в эти октябрьские дни!..
Вперед же, товарищи! Победа за нами!
Троцкий
* * *
Русь, твой Бог повторно р'aспят.
От пожаров – дым трубой.
Русь Святая, черный аспид
Распростерся над тобой!
3-я глава
Его высокопревосходительство держит оборону. –
Еще перед моим отбытием в Одессу председатель Тайного Суда Андрей Исидорович Васильцев снабдил меня рекомендательным письмом к проживающему здесь отставному генералу от артиллерии, его высокопревосходительству Валериану Валентиниановича Богоявленскому, которому он, Васильцев, не раз оказывал услуги по адвокатской части. Тут надобно сказать, что в гражданской, то есть проистекавшей вне Тайного Суда жизни, наш председатель, не удивляйтесь, был известнейшим в России присяжным-поверенным – такие вот кунштюки (как не раз говаривал потом оный генерал) выделывает порой жизнь!
Письмо гласило:
Ваше высокопревосходительство!
Беру на себя смелость представить Вам моего близкого друга Георгия Петровича Конышева, коему очень многим обязан.
Покорно Вас прошу – в случае чего оказать ему Ваше милостивое покровительство.
Всегда готовый к услугам Вашего высокопревосходительства, –
Андрей Васильцев
Как я знал, его высокопревосходительство, несмотря на отставку, был в Одессе лицом могущественным, состоящим в близкой дружбе с самим генерал-губернатором, но, идя к нему с этим письмом, я чувствовал себя, как мальчишка, пытающийся подсунуть в лавке фальшивый купон – ведь это письмо Васильцев давал мне на случай, если у меня возникнут какие-либо непредвиденные сложности в делах Тайного Суда; но сейчас, действуя самочинно и находясь как бы в самовольной отлучке, я не был уверен, что имею моральное право на столь высокое покровительство.
Городская усадьба отставного генерала от артиллерии представляла собой большой трехэтажный дом, обнесенный чугунными решетками. Когда я позвонил в колокол, висевший над воротами, мне отворили два солдата с винтовками, но еще более меня удивили четыре пулеметных ствола – три торчали из окон бельэтажа, а четвертый – из верхнего окна. Да, генерал, похоже, готовился к серьезной обороне!
По зову солдат, навстречу ко мне из дома вышел, а точнее выковылял, престарелый лакей в лаковых туфлях, хромавший на обе ноги; на лице его отчего-то была изображена смертная м`yка, а глаза были полны слез, так что я уж было подумал – не почил ли нынче в бозе мой генерал?
Однако, прочтя мое рекомендательное письмо, плачущий лакей, превозмогая какую-то нутряную боль, проговорил:
– Милости прошу… Там, в кабинете… – и не в силах более ничего произнести, хромая, словно пританцовывая, препроводил меня в дом.
Генеральский
Его высокопревосходительство был сильно в летах, и, хоть одетый по-домашнему, вида самого что ни есть генеральского – с прямой спиной, с пышными усами и еще более пышными баками. При моем появлении он пробурчал что-то нечленораздельное и, вставив в глаз монокль, принялся читать рекомендательное письмо. Я же тем временим рискнул приблизиться к его письменному, чтобы разглядеть лежавший на нем огромный револьвер системы «лефоше», инкрустированный золотом, и обнаружил поверх золота надпись:
Подполковнику В. А. Богоявленскому, храбрейшему из храбрых, от ген.-лейтенанта Скобелева.
Плевна, 1878 г.
Когда генерал дочитал письмо, лик его просветлился.
– Стало быть вы – от Андрея Исидоровича! – воскликнул он и даже удостоил меня похлопывания по плечу. – Всегда, всегда готов ему услужить! Помню, в свое время…
Договорить он не смог – из-за моей спины послышался плачущий голос лакея:
– Помилуйте, ваше высок… ство… Нет больше мочи, хоть бы на полчасика дали передых!.. – на что генерал грозно ответствовал:
– Неча тут! Терпи!.. Пошел вон!
Охая, лакей удалился вприсядку. Когда он закрыл за собой двери, я спросил:
– У вашего лакея какой-то недуг? – и услышал в ответ:
– У Никитки-то? Да какой там, к черту, недуг! Просто плакса! Когда-то я таких…
– А плачет-то отчего? Какое-нибудь горе?
– Как же, горе у него! Туфли мои разнашивает – вот и все горе. – С этими словами он приоткрыл одну створку дверей и крикнул в коридор: – Ты не стой, не стой, ты ходи! Разнашивай! – И, оборотившись ко мне, проворчал: – Небось ругает меня в душе, а ругать бы ему надо фрацузишек этих!
Я лишь недоуменно взглянул на него, и тогда он пояснил:
– Заказал я себе эти туфли для важного случае аж в самом ихнем Париже, за немалые, кстати, деньги, – а что получил? Послал, стало быть, туда, в Париж, мерку (с меня ее здешний жид-сапожник снял), но ведь они в наших вершках не бельмес, у них там… как это?..
– Метрическая система, – подсказал я.
– Вот-вот. Ну хотя бы были дюймы, как у британцев (хоть и тоже дурни порядочные); уж в дюймах я как старый артиллерист как-нибудь разобрался бы. Нет, у них, понимаете, какие-то сант'uметры да милл'uметры. Ну я кое-как родные вершки в сант'uметры эти перевел, да, видать, что-то в цифири напутал, вот вышли туфли тесные, такой вот кунштюк. Хорош я буду там, когда туфли давят, как испанские сапоги. А с Никиткой у нас нога – один к одному; ну вот и…