Из 'Автобиографии'
Шрифт:
Когда правительство штата пришло к власти, доходы Ориона прекратились. Никаких побочных занятий у него не было. Надо было что-то предпринимать. Он прибил у дверей вывеску с предложением адвокатских услуг, но клиенты не шли. Это было странно, необъяснимо. Я и сам не берусь это объяснить, могу только высказать предположение. Вероятно, Орион по свойству своей натуры стал бы освещать всякое судебное дело так прилежно, добросовестно и беспристрастно, что после его речи ни сам он, ни присяжные не понимали бы, чью сторону он держит. И, вероятно, всякий клиент, впервые излагая ему свое дело, догадывался о таком свойстве его натуры и вовремя исчезал, чтобы спасти себя от неминучей беды.
Примерно за год до описанных здесь событий я поселился в Сан-Франциско. Однажды некий мистер Камп - отчаянный человек, то и дело наживавший целые состояния ловкими спекуляциями и через полгода, путем еще более ловких спекуляций, снова разорявшийся, - однажды этот мистер
А когда было уже поздно, я узнал, что сталось с Орионовыми деньгами. Всякий нормальный человек выслал бы мне чек, а он выслал золото. Портье убрал его в сейф и позабыл о нем, и там оно все время и пролежало, злорадно ухмыляясь. Другой бы догадался мне сообщить, что деньги пошли не письмом, а посылкой, но Ориону это и в голову не пришло.
Позже мистер Камп еще раз хотел дать мне возможность разбогатеть. Он предложил купить нашу землю в Теннесси за двести тысяч долларов, часть заплатить наличными, а на остальное выдать долгосрочные векселя. Он предполагал выписать людей из винодельческих районов Европы, поселить их на этой земле и превратить ее в виноградники. Он знал мнение мистера Лонгворта о теннессийском винограде, оно вполне его устраивало. Я послал контракт и прочие бумаги Ориону на подпись - он был одним из трех наследников. Но бумаги пришли в неподходящий момент, неподходящий вдвойне: во-первых, Орион был временно обуян демоном трезвости, и он написал мне, что не желает содействовать распространению такого страшного порока, как пьянство, а во-вторых, как, мол ему знать, вполне ли справедливо и честно мистер Камп обойдется с этими бедными европейцами. Так, даже не дождавшись развития событий, он задушил сделку в зародыше, она погибла и с тех пор не воскресала. Земля, которая внезапно подскочила в цене до двухсот тысяч долларов, так же внезапно обрела свою прежнюю стоимость, равную нулю... плюс налоги. Налоги и другие издержки я платил уже несколько лет, но тут я махнул рукой на нашу землю в Теннесси и до вчерашнего дня больше не интересовался ею ни с финансовой, ни с какой другой точки зрения.
До вчерашнего дня я предполагал, что Орион пустил ее по ветру всю до последнего акра, и такое же впечатление сложилось у него самого. Но вчера из Теннесси прибыл некий джентльмен и привез с собой карту, из которой явствует, что в прежних съемках была допущена ошибка и что из ста тысяч акров, оставшихся нам в 1847 году после смерти отца, тысяча акров в угольном районе все еще составляет нашу собственность. Джентльмен явился с предложением, а также привел с собой почтенного и богатого обитателя Нью-Йорка. Предложение сводилось к тому, что джентльмен из Теннесси продаст землю; что джентльмен из Нью-Йорка оплатит издержки и проведет судебные тяжбы, буде таковые возникнут; а вся прибыль, какая из этой сделки воспоследует, будет разделена поровну на три доли, из которых одна достанется джентльмену из Теннесси, вторая - джентльмену из Нью-Йорка, а третья - единственным оставшимся наследникам: Сэму Моффету, его сестре (миссис Чарльз Л. Уэбстер) и мне.
Теперь уж мы, надо надеяться, окончательно разделаемся с этой землей в Теннесси и больше никогда о ней не услышим. Она и возникла-то по недоразумению: отец мой взвалил ее на себя по недоразумению, потом по недоразумению свалил ее на нас, - и мне очень хочется как можно скорее одним махом разделаться со всеми этими недоразумениями и с остатками самого участка.
Я возвратился на Восток в январе 1867 года. Орион еще с год жил в Карсон-Сити. Потом он продал свой дом, который стал ему в двенадцать тысяч долларов, - продал вместе с обстановкой за три с половиной тысячи бумажными деньгами, то есть процентов на тридцать ниже номинала, - и они с женой отправились в Нью-Йорк пароходом в первом классе. В Нью-Йорке остановились в дорогом отеле; не жалея денег, обследовали город, а потом сбежали в Кеокук, куда и прибыли в таком же примерно полунищем состоянии, в каком пустились на Запад в июле 1861 года. В начале 70-х годов они явились в Нью-Йорк, - куда-то нужно было податься. После возвращения с Тихоокеанского побережья Орион все время старался зарабатывать адвокатурой,
Я купил матери дом в Кеокуке. Каждый месяц я давал ей определенную сумму денег и Ориону тоже. Жили они там все вместе.
Но потом, как я уже сказал, Орион перебрался с женой в Нью-Йорк и получил работу корректора в "Ивнинг пост" на десять долларов в неделю. Они сняли небольшую комнату, служившую и кухней, и жили в ней на его жалованье. Со временем Орион приехал в Хартфорд и просил меня пристроить его на работу в какую-нибудь газету. Так мне представился еще один случай испробовать мою систему. Я велел Ориону пойти в "Ивнинг пост" без всякого рекомендательного письма и предложить задаром мыть полы и убирать помещение, потому-де, что деньги ему не нужны, а нужна работа и что именно о такой работе он мечтает. Через шесть недель он уже работал редактором, получал двадцать долларов в неделю - и получал не зря. Вскоре его пригласила другая газета, на более высокую плату, но я велел ему пойти к своему начальству и рассказать об этом. Ему дали прибавку, и он остался в "Ивнинг пост". За всю жизнь он еще не знавал такой приятной должности. Работа была нетрудная, достаток обеспеченный, но потом счастье ему изменило. Как и следовало ожидать.
В Ратленде, штат Вермонт, несколько богатых дельцов из республиканской партии затеяли издавать на паях газету и предложили Ориону место главного редактора с окладом три тысячи в год. Он сразу загорелся. Так же - нет, вдвое, втрое жарче - загорелась его жена. Я отговаривал его, умолял - все напрасно. Тогда я сказал:
– Ты просто тряпка. Они там живо в этом убедятся. Они поймут, что из тебя можно веревки вить, что с тобой можно обращаться, как с рабом. Ты выдержишь от силы полгода. После этого они не станут увольнять тебя, как джентльмена, они просто вышвырнут тебя на улицу, как назойливого попрошайку.
Именно так и случилось. И Орион с женой снова отбыли в многострадальный, ни в чем не повинный Кеокук. Оттуда Орион написал, что к адвокатской практике не вернется, что ему для здоровья нужна деревенская жизнь и какое-нибудь занятие на свежем воздухе; что у его старика тестя имеется полоска земли на берегу реки, в миле от города, и на ней что-то вроде дома, и что он решил купить эту землю, разводить там кур и снабжать Кеокук курами, яйцами и, кажется, маслом - впрочем, я не уверен, разводят ли масло на куриной ферме. Он писал, что землю отдают за три тысячи долларов наличными, и я выслал ему эти деньги. Орион стал разводить кур и каждый месяц представлял мне подробный отчет, из которого явствовало, что ему удается сбывать своих кур жителям Кеокука по доллару с четвертью за пару. Однако из того же отчета явствовало, что вырастить эту пару стоит один доллар и шестьдесят центов. Ориона это, видимо, не смущало, так что и я не возражал. А он тем временем регулярно, из месяца в месяц, брал у меня взаймы по сто долларов. И вот как строг и неподкупен он был в делах, - а Орион не на шутку гордился своими деловыми способностями: едва получив в начале месяца аванс под эти сто долларов, он тут же присылал мне расписку и вместе с ней взятые из этих же денег проценты за три месяца (из расчета 6% годовых) со ста долларов, поскольку срок в расписках всегда указывался трехмесячный. Я их, конечно, не сохранял. Они ни для кого не имели ни малейшей ценности.
Так вот, он всегда присылал мне подробный отчет о прибылях и убытках от своих кур за истекший месяц - во всяком случае, об убытках - и еще включал в этот отчет все статьи расходов: корм для кур, шляпа для жены, башмаки для себя и так далее, вплоть до платы за проезд в поезде и еженедельных пожертвований, в сумме десяти центов, в пользу миссионеров, пытающихся обречь китайцев на вечный огонь по плану, которого они не одобряют. Но когда среди этих мелочей я обнаружил двадцать пять долларов за постоянную скамью в церкви, терпение мое лопнуло. Я велел ему переменить религию, а церковную скамью продать.
Пятница, 6 апреля 1906 г.
Этот наш дом - № 21 по Пятой авеню - стоит на углу Девятой улицы, в двухстах шагах от Вашингтон-сквер. Ему уже лет пятьдесят-шестьдесят. Строил его Ренвик, - тот, что построил католический собор. Дом большой, комнаты во всех этажах хорошие, просторные, но в них мало солнца.
Вчера я дошел до Вашингтон-сквер, свернул налево - посмотреть на дом, который стоит на углу Университетской площади. Я перешел на другую сторону, чтобы охватить взглядом весь фасад этого дома. Переходя улицу, я встретил какую-то женщину, и она, видимо, меня узнала, да и мне что-то в ее лице показалось знакомым. Я почувствовал, что она сейчас повернет обратно, подойдет и заговорит со мной, - и так оно и случилось. Эта женщина была небольшого роста, полная, с добрым и мягким лицом, но немолодая и некрасивая. Волосы у нее были совсем белые, одета она была опрятно, но бедно. Она сказала: