Из блокады
Шрифт:
Ждали, что Хозяин запросит немалую цену, если, вообще, разрешит вернуться. Терентьев не потребовал почти ничего, но обставил всё так, будто сделал нерлейским великое одолжение. Рассчитываешь стать гражданином со всеми правами и обязанностями, получить жильё и работу - соблюдай законы Посёлка. Но, перво-наперво, сдай оружие. И кормить просто так никто не будет - пайку придётся отработать. Хочешь жить по-своему, как в Нерлее? Воля твоя, даже это можно! Селись в пустых бараках, там живи, как тебе вздумается.
До Катастрофы по горло наглотались лагерной жизни, зачем же добровольно
Что "иначе", поняли даже самые тупые. В те времена виселицу с площади вовсе не убирали.
* * *
Антон что-то говорил, но я слушал вполуха, иногда кивая во вроде бы подходящих для этого местах; одна половина слов тонула в грохоте тракторного двигателя, другая и вовсе пролетала мимо. Отдохнуть этой ночью не получилось: переживания минувшего дня смешались с тревогами о дне новом, с такой кашей в голове долго не удавалось заснуть. А сейчас, несмотря на тряску и шум, меня одолела непонятная полудрёма. Иногда бочку сильнее обычного подбрасывало на очередной колдобине, тогда я вполголоса чертыхался: так и угробиться недолго!
– Мне без разницы, зачем ты здесь, - говорил Антон, - начальству виднее. Пойми, что приглядывать за тобой никто не будет, потому сам не зевай. Разберёшься, что к чему - молодец!
Я кивнул, и Антон продолжил:
– Вообще-то, в лесу интересно! В Посёлке - тоска зелёная! По мне лучше здесь, чем в Посёлке. Вам не понять, вы боитесь. Наслушались страшилок, сами себя перепугали, а когда со своими страхами сюда прётесь, беда и приключается. Вот так! Ничего не бойся, смотри в оба, и всё будет пучком.
Я понял, что, действительно, боюсь, и спросил:
– На что смотреть-то?
– Откуда я знаю? Лес всегда разный. Его чувствовать нужно, уяснил?
Я опять кивнул, хотя не совсем разобрался, о чём толкует Антон. Как это - чувствовать лес? Выплыла из тумана берёза, приближается. Дерево, как дерево, только выросло в стороне от других. Корявый, перекрученный вокруг себя, ствол. Ветви, словно руки, растопырены, и листья какие-то не такие; цвет у них неправильный, что ли? Сразу чудится недоброе. Может, это и есть легендарное хватай-дерево? Его, сказывают, от обычной берёзы не отличишь, пока оно тебя не сцапает. А если попался, отличать поздно, потому что ветви оплетают с ног до головы, а листья высасывают из тела все соки.
Оказалось, нормальное дерево, немного больное только. Трактор протарахтел мимо, а в сторону кривой берёзки никто и не глянул. Такое у меня чутьё, я с этим чутьём от деревьев шарахаюсь. Нет уж, лесники, вы ребята тёртые, сами и разбирайтесь, где опасно, а где - нет. Я рядом постою, да посмотрю, как вы это делаете.
Гусеницы трактора перемалывают пробившуюся сквозь щебень железнодорожной
Деревья раздались, и я увидел тот самый Нерлей. Кособокие дома выпучились бельмами слепых окон. Нет ограды, нет полосы отчуждения, а улочки давно захвачены лесом. Железка огибает посёлок по краю. Небольшая станция: замшелая избёнка с просевшей крышей, да перрон, покрытый вспучившимся под напором прущей наружу травы асфальтом.
Двигатель умолк, и зазвенела тишина. Миг, и тишина заполнилась шелестом листьев и скрипом качающихся на ветру деревьев. Потом загомонили птицы.
– Перекур, парни, - сказал выбравшийся из кабины Леший и смачно зевнул.
Я соскочил на перрон.
– Устал?
– посмотрев, как я разминаю затёкшие ноги, спросил Антон.
– Есть немного, - признал я.
– Ничё, дальше будет легче, - усмехнулся Леший.
– Курорт вам будет. Полчаса на отдых, и вперёд.
После небольшого перекуса мы расслабились - каждый по-своему. Савка протирал замасленной тряпицей испачканный корпус трактора, от усердия даже язык высунул. Машина не стала чище, наоборот, покрылась жирными разводами, зато человек получил удовольствие. Леший мерил косолапыми шагами перрон, недоверчиво поглядывая на стену деревьев. Антон прикорнул у трактора. Все при делах, лишь я сам по себе.
Как будто люди вокруг, а в то же время никому до меня нет дела. И снова заскреблась притаившаяся в душе тревога. Это, наверное, потому, что я оказался слишком далеко от дома. Надо привыкнуть, и всё пройдёт. Никто ни о чём не беспокоится, значит, и мне беспокоится не о чем, а надо бы мне отдохнуть, пока обстоятельства позволяют. Присел я на корточки рядом с избёнкой, спиной в стену упёрся. Неподалёку цветёт кустистый чертополох, около него затеяли круговерть пчёлы и бабочки, а я смотрю на это радостное мельтешение, и чувствую - едва заметная внутренняя дрожь начинает стихать.
Большеголовый, рыжеволосый мальчуган отчаянно рубится с гигантской колючкой. Бой неравный - чертополох выше пацана. Грубо пошитая рубашонка из чёрной, сально блестящей ткани едва прикрывает худое тельце, кроме рубашки никакой одежды на мальчике нет. День выдался на редкость яркий. Красочное и тёплое лето. Небосвод расчерчен серыми лентами пылевых облаков, где-то бушует гроза - доносятся далёкие раскаты. Мягкая травка щекочет босые ступни. В руке - ореховый прутик, хотя на самом деле это сабля. И всем понятно, мальчик бьётся не с чертополохом, а со злым чудищем. Вжик-вжик, и противник обезглавлен. И ещё одна атака, и ещё.