Из чего созданы сны
Шрифт:
— Фройляйн Вера, это Роланд. Не сердитесь, пожалуйста. В Гамбурге никто не отвечает.
— Я набрала 2 20 68 54, — раздраженно сказала телефонистка.
— Конечно, конечно. Может быть, неправильно сработало реле. Попробуйте, пожалуйста, еще раз. Прошу вас… Ради меня. — Мое воздействие на женщин. Просто потрясающе! В самом деле. Мне нечего жаловаться, хоть я и был таким старым пьянчужкой. Пока еще я получал любую, какую хотел. Женщины считали меня charmant.[20] Когда я напивался, я объяснял это Берти
— Ну, ладно, ради вас, господин Роланд. У меня в самом деле много других дел, понимаете?
— Ну?! Пожалуйста! Благодарю вас, фройляйн Вера!
— Этот парень… недавно… который хотел взять меня с собой… его судили за вымогательство? — заговорила, заикаясь, Ирина. В ее темных глазах отражалось ярко-красное солнце, и они сверкали. В просторном кабинете все окрасилось вдруг в красный цвет, все стало кроваво-красным. — Вы думаете, он хотел меня похитить? Вы думаете, это связано с Яном? С Яном что-нибудь случилось?
«Да, — подумал я, — уж это точно». А вслух сказал:
— Что за глупости. Разумеется, никто вас не собирался похищать. У этого грязного типа были насчет вас другие планы. И что значит: «случилось с Яном»? Вы же говорите, что только что слышали его голос.
«Фунт золота? Пять фунтов! — думал я. — Чистое золото, старина!»
— Опять гудки, — сказал я. Она протянула руку за трубкой, но я отодвинулся от нее. На этот раз я хотел быть первым, если кто-нибудь ответит. Я смотрел на свои часы и ждал, пока гудки «свободно» не прозвучат в течение трех минут.
— Ничего, — сказал я и положил трубку. — Никто не отвечает.
У Ирины дрожали губы. Задыхаясь, она проговорила:
— Боюсь… Я боюсь… Там что-то случилось!.. Там точно что-то случилось!
«Голову даю на отсечение, там что-то случилось», — подумал я и сказал:
— Прошу вас, возьмите себя в руки. Да, там явно что-то пошло не так. Но мы не знаем, что именно. Все может оказаться совершенно безобидным. Может быть сто причин, почему никто не отвечает.
— Назовите мне хоть одну!
«Ну, нет», — подумал я и сказал:
— Фройляйн Индиго! Вам сейчас нужно сохранять ясную голову. Это самое важное. Тогда я тоже попытаюсь вам помочь.
Она посмотрела на меня, как на злейшего врага:
— Вы? Почему именно вы?
— А почему не именно я? Я репортер. Мне всегда нужны разные истории. Это как раз и может быть одной из них. Но я смогу вам помочь, только если вы будете мне доверять.
Зазвонил телефон. Ирина тихо вскрикнула. Я поднял трубку. Это была фройляйн Вера.
— Ну что, теперь получилось? — поинтересовалась она.
— К сожалению, нет. Тут ничего не поделаешь. Но все равно большое спасибо. Я вам сейчас перезвоню, милая фройляйн Вера. Теперь мне нужно сделать звонок во Франкфурт.
— С удовольствием, господин Роланд. Мне жаль, что не получилось с Гамбургом.
«Toutes les femmes…»
— Ну,
— Нет, — ответила Ирина резко.
— Фройляйн Индиго, — предостерегающе произнес пастор.
— Я здесь никому не верю! Почему это я должна доверять? — Ирина заплакала. Она опустилась на стул, уронила голову на сложенные на краю стола руки и безутешно зарыдала.
Я дал ей немного пореветь. Я уже знал, как все пойдет. У нее не было выбора. И она, разумеется, подняла в конце концов залитое слезами лицо, проглотила комок в горле, всхлипнула еще раз, а потом сказала:
— Я… я не хотела…
— Так, значит, вы мне доверяете?
Ирина молча кивнула.
— Отлично, — сказал я. — Теперь будем продвигаться очень быстро. — И взялся за телефон.
Я попросил фройляйн Веру соединить меня с моей редакцией во Франкфурте и дал ей телефон издательства. Этот номер ответил сразу.
— «Блиц», добрый день, — произнес девичий голос.
У меня хорошая память на голоса. Всех наших телефонисток я знал уже много лет.
— Привет, Марион, моя сладкая, — начал я. — Это Роланд.
— Ой, господин Роланд! — секунды без слов и дыхания. А что я вам говорил?!
— Я на севере Германии. Дайте мне, пожалуйста, господина Крамера.
— Сию минуту, господин Роланд.
— Спасибо, золотко.
Потом отозвалась секретарша Крамера, а потом и сам Пауль Крамер. Он был шефом нашей литературной редакции и моим добрым другом. Я знал его с тех пор, как пришел в «Блиц».
— Привет, Хэм, — сказал я.
— Привет, Вальтер, — сказал он. — Ну, что у тебя? Опять где-то там на севере напился? Объявился «шакал»?
— Нет, Хэм, — начал я, мы называли его «Хэм», потому что Пауль Крамер, пятидесяти шести лет от роду, был сильно похож на великого Хэмингуэя — лицом, вечно нечесаными седыми волосами, очками в стальной оправе, которые он иногда надевал, потертыми фланелевыми брюками и пестрыми рубашками лесоруба, которые он любил носить, — но прежде всего своим характером. Если меня что-то в «Блице» и заставляло держать себя достойно, то это был Хэм. Самый великодушный, самый умный и самый лучший редактор, которого я знал и который, вероятно, вообще был на свете. Единственный человек, которого я уважал. Я очень хотел бы быть таким, как он, но таким я никогда не стану.
— Ты на мели? — спросил Хэм.
— Нет.
— Тогда ты меня заинтриговал. Рассказывай, что там у тебя на душе.
Я начал рассказывать. Ирина и пастор внимательно слушали. Свет в комнате сгущался, становился зловеще-красным. Я рассказывал, что увидел и услышал. Во время повествования об Ирине и ее женихе я старался выражаться осторожно. Тем не менее Хэм понял, что я чую большую сенсацию. Он сам это тоже умел. За долгие годы мы выработали для таких случаев свой собственный язык. Хэм разволновался почти так же, как я.