Из единой любви к Отечеству
Шрифт:
– Давно ль стал ты пленных-то брать? - Ермолов укоризненно покачал головой. - Знаю ведь о твоей чрезмерной жестокосердости... и не одобряю ее.
Фигнер хладнокровно пожал плечами.
Рассказывали, как при отступлении из-под Смоленска Фигнер увидел разоренную сельскую церковь, а в ней трупы священника и замученных озверевшими мародерами малолетних девочек. Фигнер побледнел, глаза его вперились в тела убитых. Положив руку на алтарь, он в присутствии своих солдат поклялся мстить врагам без снисхождения
– Совместно с Александром Самойловичем мы рассеяли конвой обоза, шедшего из Москвы, - докладывал, в свою очередь, Сеславин; в отличие от Фигнера, на нем был аккуратно пригнанный конноартиллерийский гвардейский мундир с черным воротником и красной выпушкой. Собираясь к начальнику штаба, Сеславин прикрепил на грудь ордена: Анны 2-й степени и Владимира 4-й степени. Он поминутно поправлял иностранный крест под воротником, будто смущаясь устремленных на него глаз и особенно - пристального, тяжелого взгляда Ермолова.
– Пленный подтвердил присутствие неприятельских колонн на Боровской дороге...
– Где же пленный-то ваш? - хмурясь, спросил Ермолов. - Надо показать его Михаилу Илларионовичу.
Сеславин с некоторой досадой указал на невозмутимого Фигнера.
– Александр Самойлович приказал...
– Эк его! Ну так добывайте мне теперь верные сведения. И немедля. На сей раз разойдитесь. Речку Нару (Ермолов ткнул в карту) должно перейти ночью, не привлекая неприятеля. Изловчитесь узнать: что за колонны движутся по Боровской дороге.Сие есть задача первостепенная.
Отпустив партизан, Ермолов поспешил к главнокомандующему. Кутузов встревожился. Он приказал генералу Дохтурову вести к Фоминскому 6-й пехотный корпус с предписанием завязать бой.
Тою же ночью Фигнер трижды пытался перейти Нару, но всякий раз натыкался на засады, был обстрелян и, проклиная свалившееся на него невезение, повернул назад.
* * *
Брезжил рассвет 10 октября. Над лугами стелился рыхлый туман. Сеславин зорко всматривался за реку в белесую мглу, но тишина, не нарушаемая ничем, кроме теньканья синицы, успокоила его. Он приказал перейти речку, ведя коней в поводу.
На рысях миновали желтые перелески, лощины, заросшие, ольшаником, просторные поляны с поникшей травой. Чем дальше - тем ехали осторожней, сдерживая разгоряченных коней. Остановились перед матерым лесом, за которым пролегала Боровская дорога.
– Дальше я один разведаю, - сказал Сеславин младшему офицеру.
– Да как же, Александр Никитич! А вдруг что-нибудь такое? Возьмите казаков.
– И впрямь, ваше благородие, - вмешался бородатый казачий урядник. Взяли бы полусотню, мигом бы доскакали...
– Нельзя, братцы. Шуму наделаем, всполошим всю округу. А коли у француза дозор?.. Словом, ежели часа через четыре меня не будет, возвращайтесь в главную квартиру.
Сеславин спешился, снял
Бледный свет скользил по верхушкам сосен, по белым стволам берез. Роняя листву, испуганно вздрагивали осины, внезапно, под косым лучом, высвечивали медью дубы. Туман исчез, но утро не разгоралось. Будто сырая ветошь, по небу расползались тучи, и солнце пряталось, предвещая дождь.
Сеславин шел с осторожностью охотника, задумавшего выследить опасного зверя. Иногда он наклонялся, подносил к губам горстку брусники и напряженно вслушивался. Перестук дятлов, шелест редеющего леса, запах грибной прели невольно пробуждали воспоминания далекой, безоблачной и мирной поры. Обманчивый покой не усыплял бдительности разведчика, но рядом с важной, настойчиво понуждающей его мыслью выплывали милые видения детства: скромный отцовский дом и приветливо кивающие ему лица матери, отца, братьев...
* * *
Родился он в селе Есемово Ржевского уезда Тверской губернии. Отец, потомственный дворянин, всю жизнь прожил в деревне, трезво и кропотливо хозяйствуя, но значительных средств не скопил, хотя и к "недостаточным" не причислялся.
У есемовского хозяина родилось четверо сыновей: Петр, Александр, Федор и Николай. Тщанием дяди, гатчинского офицера, Александра и Николая удалось поместить в Артиллерийский и инженерный шляхетский кадетский корпус. В это привилегированное учебное наведение принимали обычно отпрысков знати. Но благоволение цесаревича Павла{2} к своему старому служаке было лучшей рекомендацией для его племянников, нежели титулованная фамилия.
Братья Сеславины увидели Петербург, узнали фрунт и жесткое казарменное воспитание. За изучение военных наук взялись рьяно, и время полетело незаметно над классами, манежем и плацем.
Однажды февральским солнечным днем кадеты играли на дворе в снежки. Офицеры разъехались по домам обедать. Внезапно часовой у ворот вскинул ружье "на караул".
В воротах показались всадники. Впереди ехал полковник маленького роста в высоких ботфортах и треуголке, сдвинутой к самому носу. Этот короткий нос с вывернутыми ноздрями и водянистый, бешено-требовательный взгляд знал в Петербурге каждый.
Фельдфебель, присматривавший за кадетами, помертвел: "Батюшки, царь! А в корпусе ни одного офицера..."
Павел слез с коня и, широко ступая тяжелыми ботфортами, зашагал к зданию корпуса. Он с сердитым недоумением вертел головой в детской треуголке, короткий нос его яростно фыркал. Император тщетно ждал обычного церемониала, торжественной встречи и рапорта. Сопровождавшие императора офицеры поотстали, опасаясь находиться рядом с ним при взрыве необузданного царского гнева, последствия которого бывали для окружающих плачевными.