Из имперских архивов

Кулькин Александр Юрьевич

И в заключение, небольшой вопрос о более распостраненной нечисти, то есть домовых, леших, кикиморах, русалках и прочих. Нам представляется, что это были простые сервис-киберы с ограниченном сроком существования. Как правило они использовались для создания сети сбора информации и полностью подчинялись киберам более высокого класса. К сожалению, ограниченный срок существования и обычная нехватка запасных частей, привели к полному исчезновению данных объектов.

Глубоко трагична, до сих пор, непонятая фигура Соловья-Разбойника. Поддаваясь дезинформации, умело внедренной в летописи и былины неназываемыми фальсификаторами все повторяют слова о «разбойничестве на проезжем тракте». А если вдуматься в этмологию прозвища, то перед непревзятым

исследователем откроется дуализм славянской души. Тяга к прекрасному и восхищение перед искусством звучит в прозвище «Соловей». Но красота только в небе, а на грешной земле остается «Разбойник». Вот именно под таким прозвищем вошел в историю скромный борец с нечистой силой — Соловей-Разбойник. Скромность его не знала предела, даже враги отмечали, что он никогда не показывался перед началом выступления. И даже после окончания концерта, он сам собирал гонорар, не дожидаясь пока очнутся зрители, поверженные силой искусства. В те времена «далекие, теперь почти былинные», транспортное сообщение было плохо развито, поэтому отдельные перевозчики заламывали поистине грабительские цены за проезд. Так что долго пришлось Соловью-Разбойнику давать концерты на муромской дорожке, чтобы набрать денег на проезд к месту обитания Кощея и Бабы-Яги. Но, увы. Даже в ранний легендарный период находились так называемые «богатыри» (несомненно, предки «прапорщиков»), полностью лишенные музыкального слуха. Так что карьера артиста была, по недоразумению, грубо прервана проезжающим мимо Ильей Муромцем. Так была заложена печальная традиция вмешательства армии в высокое искусство. «Офицерам молоденьким, век убийцами слыть…»

Песня песчаного дракона

Встающую на востоке зарю на миг затмила яркая вспышка на юге. И грохот взрыва стал последней точкой в недолгой карьере легкого самолета-разведчика.

Горело впрочем, недолго. Растревоженный взрывом бархан тяжко вздохнул и осыпался, погребая под собой оплавившийся песок и жирно коптящие пятна горючки. Сидящий на песке человек отвернулся и стал расстегивать сбрую парашютной системы. Никто не подозревал, что мятежники установили автомат так глубоко внутри безопасной зоны. Вечная слава, и такая же память, системе спасения, которая засекла поисковой радар ракеты, и за несколько секунд до поражения, выдала команду на срабатывание катапульты. Так, человек стал проверять свое снаряжение: фляжки с драгоценной водой, пустынный рацион, компас, карта. Повертев в руках, он отбросил в сторону спутниковый телефон. В чем были согласны противоборствующие стороны, так это в полном глушении всех видов связи. Туда же полетел и пистолет — все равно по контракту он не имел права на оружие. А тащить с собой по пустыне лишний килограмм, опасаясь мифических чудовищ, будто бы возникших после того, как инсургенты показали свои зубки, посыпанные ядовитыми осадками, было по меньшей мере глупо. Остекленевшее пятно, на месте бывшего оазиса, сильно расстроило сильных мира всего, и в кои веки объединившиеся правительства, сказали грозное «Фу». Больше ничего такого не применяли, но слухи о страшных зверях заразили пустыню сильнее радиации.

Впрочем, все смелее и смелее на белесое небо поднимался главный страх этой местности. Солнце, в иных местах ласковое, дарящее жизнь — солнышко, здесь свирепствовало и лютовало. Но сейчас еще можно было идти, и было куда идти. Приблизительно в сорока километрах зеленел оазис, и насколько пилот помнил, там располагались правительственные войска. Еще раз проверив флэшку в нагрудном кармане, человек сделал первый шаг.

Ближе к полудню, человек сидел в тени бархана, и отбросив первую флягу, мучительно пытался вспомнить, что еще бесполезное так давит на плечи? Грызя галеты, по виду и по вкусу, сильно напоминающие подошвы, пилот в уме считал фляги, шаги, и старательно отгонял мысли о том, что фляги опустеют раньше, чем число шагов сравняется с расстоянием до оазиса. Песок был достаточно

плотным, и человек поставив навес улегся под ним, вытянув усталые ноги. Несмотря на нетерпение, сейчас лучше поспать, идти можно и вечером.

Монотонный шорох песка, вечно носимого ветром, изменил тональность, и пилот резко вскинулся, привычно схватившись за кобуру. Вернее, за то место, где еще утром была кобура. В руке сверкнул клинок, но жертвы для него не было. Нет, не то, не было плоти, в которую можно было вонзить нож. Только песок, сверкающий даже в тени песок, стал сворачиваться в жгут, уплотняясь и становясь похожим на змею. Обеспокоенный взгляд на дозиметр добавил недоумения, на панели успокоительно ровно горел зеленый огонек.

— Не бойся, — голос казалось звучал отовсюду — Я не причиню тебе зла.

— Кто ты!? И где ты!?

Легкий смешок пробежал по верхушкам барханов, и исчез в раскаленном небе:

— Я вокруг тебя, и даже сидишь ты на мне. Может быть тебе не нравится мое воплощение? Так лучше?

Змея рассыпалась, и мгновенно возник небольшой дракон, который настолько комично крутил своей головой, стараясь осмотреть себя, что человек не удержался от смеха.

— Это хорошо, что ты смеешься. Значит не боишься, и с тобой можно говорить.

— Можно, но все-таки, кто ты? Неужели… песок?!

— Ты глянь, догадался. — В бесплотном голосе прозвучала удовлетворенная нотка, — Да, я — песок, вернее пустыня.

— Но как, но это невозможно!! И как ты, вы, не знаю! Как вы со мной разговариваете?

— Давай на ты. Я — один, и второго такого не знаю. Говорю… используя твои знания, назовем это — телепатией.

— Ясно. Но почему ты говоришь со мной? И почему о тебе никто не знал? Даже в легендах и сказках никто о тебе не упоминал.

Дракончик плавно перетек ближе:

— Я очень долго спал. Давным-давно, когда первые люди стали появляться здесь, я стал их читать. Они были скучны для меня, их заботы меня не интересовали, а на мои вопросы ответов у них не было. Я заснул. И только недавно, резкая боль заставила меня очнуться.

— Прости, я не нарочно. У меня и в мыслях не было желания причинить тебе боль. — очень серьезно сказал человек.

Дракончик небрежно махнул крылом:

— Я не о тебе. То, что машина упала, и убила какую-то ничтожную часть меня, я не заметил. Вернее, заметил, но значения не придал. Раньше, намного раньше, полыхнуло пламя, и мне было больно. Теперь-то я знаю, что это было.

— Этого не повторится! Слишком страшно выпускать такое чудовище в мир.

— Ладно, — дракончик уже сидел рядом, на аккуратно свернутом хвостике, и поблескивая черными глазками, наблюдал за человеком, — Мне интересно тебя читать, у тебя очень странный дом.

— Что в нем странного, дом как дом.

— Странный. Я не понимаю, как можно постоянно жить, там где с неба очень часто течет вода. Вода — это враг. Даже ветер не может причинить столько бед, как вода. Хотя зимой мне бы у тебя понравилось.

— Почему?

— Когда холодно, лучше думается. Хорошо думать ночью. Днем, я — тугодум. Впрочем, и ты не лучше. — Смех дракончика поднял в воздух песчинки, и заставил закружиться их в радостном танце. Человек улыбнулся, ему было хорошо сидеть в тени под навесом из зеркальной пленки, беседовать с невозможным, и не думать о далекой, мучительной дороге.

— Не переживай, — Песок прочитал мысли, — Как я очень давно прочитал у одного человека: «Есть время для каждой вещи».

Пилот изумленно посмотрел на дракона, он кстати подрос, за время разговора:

— Ты читал библию?

— Я же тебе говорил, я читаю людей! А вот, что читают они, я не спрашиваю. Ты — первый, с кем я говорю.

— Почему? Я здесь совершенно случайно. Предложили контракт на лётную работу, я специально обговорил что воевать не буду, но вот попался.

— Ты слишком странен для меня. И ты много знаешь. Давай я тебя буду спрашивать, а ты отвечать. В твоих мыслях очень трудно разобраться.