Из истории Боспора

Жебелев Сергей Александрович

Начнем с Эсхина. Поверим, что Гилон совершил то преступление, о котором говорит Эсхин: Гилон передал Нимфей, принадлежавший Афинскому государству, его врагам. Когда это могло произойти? По общепринятому мнению (Busolt, Gr. Gesch., III, 586; Ed. Meyer, IV, 81) — в конце Пелопоннесской войны, когда Афины, в результате своего поражения при Эгос-Потамах, лишились своего флота, после чего и оказались не в состоянии удерживать в своих руках далекое владение на Боспоре. Гилон, говорит Эсхин, предал Нимфей врагам. Этими врагами афинян были во время Пелопоннесской войны лакедемоняне и их союзники. Однако мы ничего не слышим о том, что лакедемонский флот крейсировал тогда на Черном море, да это и само по себе невероятно [72] .

72

Исократ в «Банкирской речи», написанной в 394–391 гг., упоминает (36), что в то время лакедемоняне действительно властвовали над морем, но вряд ли и тут под последним нужно разуметь Черное море.

Если под «врагами» разуметь лакедемонян нельзя, то кто же эти враги? Тут приходит на помощь схолиаст одной из лавренцианских рукописей Эсхина, дающий такое пояснение: «Нимфей — место города на Понте; им владели афиняне, и его афинянин Гилон предал боспорским тираннам». Вот кто оказался врагами афинян: Боспорские тиранны, т. е. правивший в ту пору, когда измена Гилона имела место, Сатир, тот самый Сатир, с которым, как свидетельствуют наши источники, Афины поддерживали

дружественные отношения. Думается, едва ли стоит тратить много слов на то, чтобы доказывать вздорность толкования схолиаста? Скорее нужно удивляться тому, что новые ученые приняли это толкование и продолжают ему верить. И лишь у Fluss’a (RE, II А, 225) я встретил следы скептического отношения к толкованию схолиаста, хотя и Fluss не может отказаться от той мысли, что Гилон был афинский «комендант» Нимфея. «Он оставил вверенный ему пост и передал защиту его стоявшему в Нимфее афинскому гарнизону». Но нужно выяснить, когда и зачем послан был в Нимфей афинянами гарнизон под командою Гилона. Проще всего было бы думать, что Нимфей был афинскою клерухиею [73] . Но и тогда дело выходит не совеем гладко. В V в. афиняне основывали клерухии преимущественно для обеспечения своей власти над городами, входившими в морской союз, а также для облегчения положения беднейших граждан путем предоставления им земельных участков в клерухиях. Известные нам афинские клерухии концентрируются все в бассейне Эгейского и Фракийского морей; спрашивается, что могло побудить афинян отправить клерухов в отдаленный Боспор, который был связан с Афинами, как и Афины были связаны с Боспором, исключительно экономическими, торговыми отношениями? В сферу афинского империализма Боспор, как и вообще северное Причерноморье, не входил. Да и каким путем Нимфей мог бы быть оккупирован Афинами? Насильственно или с согласия боспорского правительства?

73

Об афинских клерухиях Ф.Ф. Соколов, Труды, 411 сл.

Обратимся снова к Эсхину и послушаем, в каких выражениях говорит он об афинском обладании Нимфеем. Гилон, , , … и . д. Слова в окружающем их контексте производят впечатление пояснительной вставки. Эсхин как бы желает пояснить своим слушателям и читателям тяжесть измены Гилона: Гилон предал врагам Нимфей, несмотря на то, что тогда Афины имели (в своих руках) эту местность. Я вовсе не хочу сказать, что фраза, облеченная в genetivus absolutus, — интерполяция; эту фразу читал уже схолиаст, точнее его источник, который приводит ее дословно, лишь заменяя посредством ’ . Но была ли эта фраза сказана Эсхином на судебном процессе, или она прибавлена была оратором при подготовке своей речи к опубликованию, — на этот вопрос я не могу дать определенного ответа за неимением внешних данных; внутренний же голос подсказывает мне, что фраза эта прибавлена была Эсхином при обработке своей речи для опубликования широкому кругу читателей. Едва ли была, нужда афинским судьям, разбиравшим процесс Ктесифонта, пояснять, что Нимфей некогда принадлежал афинянам, если он им действительно принадлежал, хотя с тех пор и много воды утекло. Но не забудем, что процесс Ктесифонта был политический процесс, на котором столкнулись интересы тогдашних политических партий в Афинах, македонской и антимакедонской; что Демосфен долгое время был очень крупною фигурой в Афинах; что поэтому не только его прошлое, но и прошлое его ближайших предков должно было быть более или менее известно афинской публике. Иное дело — читатели речи Эсхина: им нужно было подчеркнуть, какую ошибку сделали афиняне, присудив венок Демосфену, тому Демосфену, дед которого совершил государственную измену, предав врагам принадлежавший Афинам Нимфей. И неужели, если бы дело было так, Эсхин, превосходный оратор, опытный политический борец, не нашел бы для указания на то, что Нимфей был афинскою клерухиею, более определенного выражения, чем довольно-таки бесцветный оборот: ? [74]

74

Kahrstedt, ук. с., сославшись на Эсхина и его схолиаста, замечает: «Die Athener den Ort. Was das bedeutet, zeigt Latyschew IPE, IV, 205, wo athenische Familien noch sp"ater dort leben» (Kahrsted ссылается на упомянутый список III в. до н. э. нимфейских граждан). Категорическое утверждение Карштедта заставило меня сличить имена, встречающиеся в списке, с афинскими именами, зарегистрированными у Kirchner, Prosopographia attica, у Sendwall в Beitr"age к ней и у Bechtel, Griech. hist. Personennamen. Вот результаты: ни в одном случае совпадений имен с отчествами их в списке и имен с отчествами их в аттической просопографии не оказывается. Из 60 имен, названных в списке, 47 зарегистрированы и в аттической просопографии. Но в число этих имен такие имена, как: Антифонт, Дионисий, Феофил, Гераклид Гиппомах, Кратипп, Аполлоний, и им подобные можно, пожалуй, найти в любом греческом городе. Таким образом проживание афинских клерухов в Нимфее в III в. висит в воздухе.

Упоминание Эсхина о государственной измене Гилона понадобилось Эсхину для того, чтобы очернить своего политического противника со стороны его происхождения. Но этим Эсхин не ограничился.

Отец Демосфена, говорит Эсхин, женился на дочери Гилона, презрев законы государства. Тут под ногами Эсхина, нужно сказать, более твердая почва. При восстановлении демократии в Афинах и при общей ревизии законов в 403-2 г. был, по предложению Аристофонта, восстановлен пришедший в забвение закон, по которому афинским гражданином считался только тот, кто происходил ’, дети же, родившиеся от матери, не бывшей афинской гражданкой, считались и не могли быть заносимы в списки фратрий. По предложению, внесенному Никоменом, никто после года Евклида архонта не должен был пользоваться гражданскими правами, если он не мог доказать свое происхождение [75] . Этот закон продолжал действовать и в последующее время, но всяком случае в ту пору, когда родился Демосфен-сын, так что последний должен был бы считаться , чего на самом деле не было. Каким образом отец Демосфена, афинский гражданин, женившийся на дочери Гилона, прижитой последним от скифянки, мог обойти упомянутый закон в отношении родившихся от этого брака детей, имевших права афинского гражданства? Ответ мы получим, сделав такое предположение: между Афинским и Боспорским государствами существовала эпигамия, наличие которой обеспечивало за женщиной одного государства, выходившей замуж за гражданина другого государства, положение в последнем законной супруги, а детям, родившимся от такого брака, предоставляло все гражданские и фамильные права. Если мое предположение имеет право на внимание, то из него вытекают некоторые выводы и касательно «измены» Гилона. Вряд ли за государственным изменником, осужденным на смертную казнь, но скрывшимся, были бы сохранены права афинского гражданства; его во всяком случае должна была бы постигнуть атимия. Гилон же, бежавший на Боспор, проживая там, по-видимому, продолжал числиться афинским гражданином; как таковой, он женился на «скифянке», принадлежавшей, надо полагать, к числу зажиточной туземной знати, рано уже с греческим населением Боспора слившейся и обэллинизовавшейся [76] .

75

Busolt-Swoboda, Gr. Staatskunde, 941.

76

На это указывает и имя дочери Гилона, бабки Демосфона — Клеобула. Биограф Демосфена Зосим Аскалонский предполагал, что Клеобула «тайно была отправлена» Гилоном в Афины. Вздорная догадка.

Как в отношении «измены» Гилона, так и в отношении его предков Эсхин сгустил краски, чтобы очернить своего политического противника. Такое же, несомненно, сгущение красок

нужно усматривать и в указании Эсхина о том, что Гилон получил в подарок от Сатира так наз. Сады. Выходит, что Сатир подарил Гилону целый, хотя бы и небольшой, боспорский город. Это мало вероятно; остается понимать указание Эсхина в том смысле, что Гилону, водворившемуся окончательно на Боспоре, предоставлен был Сатиром земельный участок в Садах и, конечно, в благодарность не за то, что Гилон «предал» Сатиру Нимфей, якобы принадлежавший Афинам, а за какие-то иные оказанные Гилоном услуги. В чем они могли заключаться, на этот вопрос можно ответить опять только предположительно.

Вопрос о регулярном и непрерывном снабжении Афин хлебом стал перед ними чрезвычайно остро в последний период Пелопоннесской войны, когда возможность получать хлеб с юга, из Сицилии и южной Италии, исчезла. Естественно, что взоры афинян обратились при этом на Боспор, эту хлебную житницу. Правильный экспорт боспорского хлеба нужно было наладить, за ним нужно было наблюдать. Из речи Лисия в защиту Мантифея, относящейся к 394–389 гг., мы узнаем, что подзащитный Лисия Мантифей и его брат были отправлены их отцом, еще до битвы при Эгос-Потамах, «на житье к Сатиру в Понт» (4). Нетрудно догадаться о цели этой «командировки» и о довольно продолжительном пребывании на Боспоре братьев, вернувшихся в Афины лишь за пять дней «до прихода народной партии из Филы в Пирей», т. е. в 403 г. Из той же речи (10) мы знаем, что отец Мантифея потерял в последний период Пелопоннесской войны значительную часть своего состояния и, надо полагать, своих сыновей он отправил на Боспор с целью наживать там деньги на закупке и отправке в Афины хлеба. Думается, что такие афинские коммерсанты на Боспоре не ограничивались только одним Мантифеем и его братом, и представляется вероятным, что к числу их принадлежал также и Гилон. Но если Мантифей с братом отправились на Боспор по инициативе их отца, частного человека, то Гилон мог отправиться на Боспор по инициативе афинского правительства в качестве если не официального, то официозного его представителя с целью заботиться и принимать меры к тому, чтобы в экспорте боспорского хлеба не было заминок, и чтобы хлеб закупался на возможно выгодных для Афин условиях. Гилон обосновался в Нимфее, где также грузились суда с хлебом. Близость Нимфея к Пантикапею, правительственному центру Боспорского государства, и повела к сближению Гилона с Сатиром. Что это было так, видно из того внимания, какое оказал Сатир Гилону, когда последний бежал на Боспор.

Как действовал Гилон на Боспоре до постигшей его катастрофы, гадать бесполезно. Но, очевидно, Гилон чем-то «проштрафился» в отношении Афин. Может быть, он самовольно оставил порученное ему государством дело на Боспоре и уехал в Афины, чем и нанес государству материальный ущерб: может быть, последний выразился в чем-нибудь ином. Но что вина Гилона заключалась именно в нанесении материального ущерба Афинам, ясно следует из того, что, как указывает и Демосфен, Гилон состоял, государственным должником, т. е. не уплатил того штрафа, к которому присудил его суд [77] .

77

Размеры денежных штрафов в Афинах колебались от 25 драхм до 10 талантов. Lipsius, ук. с., 396⁸⁰. К обилию предположений, с которыми пришлось мне оперировать, решаюсь присоединить еще одно: не стоит ли в связи с нимфейским делом Гилона тот афинский декрет, который был включен Кратером в его сборник и о котором Гарпократион дал столь загадочное сведение?

Уже Джорж Грот (Geseh. Griechenlands², VI, 191⁴⁷) указывал на то, что Эсхин изобразил все дело о Гилоне в более мрачных красках, чем то было в действительности; уже Грот обратил внимание на то, что в Нимфее проживали афинские граждане, занимавшиеся там экспортом хлеба в Афины. Все же Грот слишком доверял показанию Эсхина, когда он говорил, что эти афинские граждане, проживавшие и Нимфее, вошли и соглашение с соседними боспорскими царями и передали последним Нимфей, что Гилон при этих переговорах играл главную роль. Эдуард Мейер (Gesch. d. Alt, IV, 80 сл.), как и его предшественники и преемники, доверяющий вполне Эсхину, пробовал примирить его показание с показанием Демосфена; он говорил, что при крушении афинской державы Гилону не оставалось ничего другого, как предать Нимфей; но, заключает Мейер, «что-то истинное» должно было быть во всем этом деле, так как и Демосфен соглашается с тем, что Гилон был государственным должником. На мой взгляд, согласовать показания Эсхина и Демосфена невозможно. Или Эсхин в речи против Ктесифонта, там, где он говорит о предках Демосфена, в политических целях не только сгущает краски, но и извращает истинное положение дела касательно преступления Гилона, или Демосфен, определенно свидетельствующий в речи против Афоба, что Гилон состоял государственным должником и, следовательно, совершил какое-то преступление в отношении государства, в речи в защиту Ктесифонта «смазывает» прошлое своих предков, прибегая к фигуре умолчания в данном случае. Кому верить, это каждый решит по-своему.

Недавно G. Colin (Rev. de philol., VII, 1933 г., 239 сл.), на примере разбора свидетельства Демосфена в третьей Филиппике (41–46) о деле Аформия из Зелеи, удачно показал, какому искажению иногда может подвергнуться даже исторический документ в аргументации оратора. Политические речи и Демосфена и Эсхина — ценнейшие памятники партийной борьбы, какая в ту пору велась в Афинах, и, естественно, в этих речах можно ожидать встретить всякого рода извращения истины. Поэтому и относиться к фактическим показаниям, в этих речах содержащимся, нужно с сугубою осторожностью, после критического разбора каждого из этих показаний по существу. И если для разбора нескольких строк из речи Эсхина мне пришлось написать слишком много страниц, то это объясняется тем, что все принимают показание Эсхина о предательстве Гилона за чистую монету. Мне же представляется, что это показание, на основании совокупности внутренних соображений, не должно быть принимаемо без существенных ограничений.

III. Был ли Танаис разрушен Полемоном?

Вопрос, поставленный в заголовке этого этюда, покажется праздным, так как на него давно дан ответ, и ответ положительный. Я, не спускаясь в слишком отдаленные недра литературы, с вопросом связанной, ограничусь лишь ссылками на доступную мне литературу за последние 40 лет. В 1890 г. во введении ко II т. IPE, стр. XXXVIII (русский перевод, , 101) В.В. Латышев писал: «Не желал подчиниться его [Полемона] власти, город Танаис… Полемон взял город и разрушил его до основания. Еще во время Плиния Танаис лежал в развалинах». В 1899 г. Brandis в статье «Bosporos» (RE, III, 779) отметил: «Полемон разрушил… Танаис за неповиновение». В 1913 г. Minns (Scythians and Greeks, 567) пишет: «Полемон совершенно разрушил Танаис». В 1925 г. М.И. Ростовцев (Скифия и Боспор, 153), говоря о раскопках Леонтьева в Недвиговке, замечает: «Там найдены, правда, только надписи римского императорского времени, что заставило предположить, будто расследованные руины являются руинами Танаиса, выстроенного в римское время после разрушения старого города Полемоном. О самом факте разрушения мы, будем говорить в свое время» (то же в немецком переводе, стр. 137) [78] . В 1932 г. Herrmann в статье «Tanais» (RE, IV А, 2168) констатирует: «Когда Танаис отпал от Полемона, он был разрушен им. Это было на повороте к нашему летоисчислению». Herrmann, знакомый отчасти и с русскими исследованиями, связанными с Танаисом, различает три стадии в истории города: 1) Доэллинское поселение в устьях Дона, где в период до основания греческих колоний на Боспоре происходил товарообмен между приезжавшими туда чужеземными купцами (карийцами и клазоменцами, по свидетельству Плиния) и местными жителями (киммерийцами или скифами); это поселение находилось около станицы Елисаветовской. 2) Старый (южный) Танаис, основанный Пантикапеем, в расстоянии 2 км к СВ от ст. Елисаветовской, не ранее середины V в. 3) Новый (северный) Танаис, основанный лет сто спустя после того, как был разрушен старый Танаис, на месте теперешней Недвиговки.

78

Ср. Ростовцев, Древности Моск. арх. общ., XXV, 18 (отд. отт.) и ИАК, 65, 23, где сказано: «Разрушение Танаиса… вряд ли было настолько решительным».