Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
Шрифт:
Далее идут «Отдельные замечания»: отмечается сцена с юродивым, слова о царе Ироде; люди плачут, не зная о чем, прося Годунова принять венец; упоминается и лук, которым трут глаза, чтоб вызвать слезы. Булгарин предлагает смягчить сцену в корчме, где монахи даны в слишком развратном виде. Он считает, что монахов вообще нельзя изображать на сцене: хотя приверженность к вере — характерная черта народа, в нем нет уважения к духовному званию, так что изображение патриарха и монахов не производит дурного впечатления. Булгарин предлагает выбросить весь монолог Бориса, упоминание об Юрьеве дне. Кроме этих поправок, по словам Булгарина, не имеется препятствий к печатанью пьесы, но играть ее не возможно и не должно.
Затем следует изложение содержания «Годунова», перечень действующих лиц. Последняя сцена Булгариным не акцентируется. О ней лишь несколько слов: «Провозглашение царем Дмитрия». Потом даются выписки, на которые, с точки зрения Булгарина, следует обратить внимание: французские слова- ругательства Маржерета, сцена Бориса и юродивого, отрывки из монолога Бориса («Лишь строгостью<…> тебе не будет хуже»); сцена, когда народ просит Бориса на царство («то ведают бояре…), отрывки из сцены в корчме („нужна не водка, а молодка“), сцена с Пушкиным („Такой грозе, что вряд царю Борису <…>
Через несколько дней после получения отзыва Булгарина Бенкендорф передает его царю („Замечания на комедию о Царе Борисе и о Гришке Отрепьеве и выписки из „Бориса Годунова““). Одновременно поданы рукопись „Бориса Годунова“ и записка Пушкина „О народном воспитании“. Всё это сопровождается докладной запиской Бенкендорфа: пьеса не годится к представлению на сцене, но с немногими изменениями ее можно напечатать; если царь прикажет, то он, Бенкендорф, вернет пьесу Пушкину и сообщит ему замечания, помеченные в выписке, предупредив, чтоб сохранил у себя копию и чтоб знал, „что он должен быть настороже“ (Лемке474). Т. е. отзыв царя сперва составлен Булгариным, а затем доходит до императора в изложении такого знатока литературы, как Бенкендорф. В вежливой форме („если царь прикажет“) Бенкендорф подсказывает Николаю, как ему поступить в отношении „Бориса Годунова“ (передать Пушкину от имени царя замечания Булгарина и угрозу „быть настороже“).
Ориентированный подобным образом, Николай следует по предложенному пути. Ознакомившись с «Годуновым» он отмечает несколько сцен красным карандашом, на «Замечаниях» же пишет: «Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если бы с нужным очищениемпеределал комедию свою в историческую повесть или роман наподобие Вальтера Скота» (Лемке- 475).
14 декабря 1826 г. Бенкендорф уведомляет Пушкина о мнении царя, добавив, что тот прочел трагедию с большим удовольствием. Одновременно передается совет императора о переделке «Годунова» в роман «наподобие Вальтер Скотта». Естественно, Бенкендорф и намеком не упоминает, что совет царя по сути принадлежит не ему, а Булгарину. Пушкин отвечает на письмо 3 января 1827 г. Он благодарит Бенкендорфа за передачу «всемилостевейшего отзыва его величества», целиком соглашается с ним, с тем, что его произведение более сбивается на роман, нежели на трагедию, «как государь император изволил заметить»; одновременно он выражает сожаление, что «не в силах уже переделать мною однажды написанное». Ответ вежливый, но полный достоинства, выражающий несогласие с мнением высочайшего покровителя и цензора.
История с публикацией «Годунова» затягивается на длительное время. 20 июля 1829 г. Плетнев передает фон Фоку два рукописных экземпляра «Годунова», чтоб показать, что исправления, требуемые царем, сделаны. III Отделение только 30 августа делает всеподданнейший доклад, в котором отмечается, что, несмотря на волю царя, «Годунов» остался драматическим произведением. Сам же исправленный текст трагедии, видимо, царю не послан (решили ограничиться изложением собственного мнения!? — ПР). Однако, Николай потребовал прислать текст для прочтения. Пришлось выполнить волю императора. 10 октября 1829 г. Бенкендорф посылает Пушкину прочитанный царем экземпляр «Годунова» и излагает своими словами высочайшее решение: на публикацию пьесы соизволения не последовало; велено возвратить ее Пушкину, чтобы тот исправил слишком тривиальные места; тогда он, Бенкендорф, вновь доложит о «Годунове» государю.
В письме Бенкендорфу от 7 января 1830 г., где шла речь о возможности поездки во Францию, Италию или Китай (о чем ниже), вновь затрагивается вопрос о «Борисе Годунове»: «В мое отсутствие г-н Жуковский хотел напечатать мою трагедию, но не получил на то формального разрешения. Ввиду отсутствия у меня состояния, мне было бы затруднительно лишиться полутора десятков тысяч рублей, которые может мне доставить моя трагедия, и было бы прискорбно отказаться от напечатания сочинения, которое я долго обдумывал и которым наиболее удовлетворен» (806). В ответ Бенкендорф вновь просит (требует) переменить некоторые «тривиальные места» и обещает представить царю «Годунова».
И лишь весной 1830 г. Пушкин получает разрешение печатать трагедию. Для этого потребовались чрезвычайные события. 16 апреля 1830 г. Пушкин пишет Бенкендорфу, что со смущением вынужден обратиться к нему по личным обстоятельствам: он женится на Гончаровой, получил согласие ее и ее матери, но ему высказаны два возражения: «мое имущественное состояние и мое положение относительно правительства»; в ответ на первое мог бы ответить, что оно достаточно, «благодаря его величеству, который дал мне возможность достойно жить своим трудом»; положение же относительно правительства, «я не мог скрыть» «ложно и сомнительно». Далее Пушкин напоминает о своей жизни, о том, что в 1824 г. он «исключен из службы <…> и это клеймо на мне осталось». Поэт говорит о том, что ныне, несмотря на желанье, ему было бы тягостно вернуться на службу: он не может принять должность, которую мог бы занять по своему чину (10 класса, чин, полученный по окончанию Лицея, в 1817 г.): такая служба отвлекала бы его от литературных занятий, дающих средства для жизни, доставила бы лишь бесцельные и бесполезные неприятности. Гончарова «боится отдать дочь за человека, который имел бы несчастье быть на дурном счету у государя» (813). «Счастье мое зависит от одного благосклонного слова того, к кому я и так уже питаю искреннюю и безграничную преданность и благодарность». Разрешение напечатать «Годунова» приводится Пушкиным как одно из существенных обстоятельств, способствующих устранению помех к его браку. Поэт напоминает Бенкендорфу историю с публикацией его трагедии, с 1826 года: «Государь, соблаговолив прочесть ее, сделал мне несколько замечаний о местах слишком вольных, и я должен был признать, что его величество был как нельзя более прав». Отпустив комплимент своему венценосному читателю, Пушкин, по сути, вступает с ним в полемику: «Его внимание привлекли два или три места, потому. что они, казалось, являлись намеком на события, в то время еще недавние (декабрьское восстание — ПР); перечитывая теперь эти места, я сомневаюсь, чтобы их можно было истолковать в таком смысле. Все смуты похожи одна на другую. Драматический писатель не может
Напомним, что еще в начале ноября 1825 г., сразу после окончания «Бориса Годунова», Пушкин писал Вяземскому: «Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию — навряд, мой милый. Хотя она и в хорошем духе написана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!». «Колпак юродивого» — из сцены «Площадь перед собором в Москве». Николка — железный колпак, юродивый, говорит Годунову: «Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича». И далее: «нельзя молиться за царя Ирода — Богородица не велит». «Годунов» и на самом деле написан «в хорошем духе». Никаких прямых или скрытых аналогий с современностью в нем не было. А всё же… Не случайно, через много десятилетий против постановки оперы Мусоргского «Борис Годунов» решительно возражал Сталин, тоже умеющий уловить скрытую крамолу.
Наконец «Годунов», после многолетних проволочек, был разрешен. Бенкендорф сообщает об этом Пушкину: «Государь император разрешил вам напечатать ее под вашей личной ответственностью» (502). Предлагает явиться к фон-Фоку и взять у него письменное дозволение. Царь согласился с просьбой Пушкина «развязать ему руки». И дело, возможно, не только в том, что к этому побудила его предстоящая женитьба Пушкина. Не исключено, что царь согласился с доводами автора (прошел ряд лет после воцарения Николая и восстания декабристов: возможные аналогии потеряли свою остроту). Императору могла понравиться та смелость и достоинство, с которым Пушкин защищал свое мнение (как и при первой встрече). Император, не очень то разбиравшийся в литературе, в данном случае оказался более снисходительным читателем, чем Булгарин и его покровитель, шеф III Отделения Бенкендорф.
Было и другое. Как раз в это время пик увлечения Пушкина Шекспиром. Оно отражено, в частности, в письме Н. Н. Раевскому-сыну конца июля 1825 г. Здесь высказана восхищенная оценка Шекспира: «но до чего изумителен Шекспир! Не могу прийти в себя». И далее: «Вспомните Шекспира. Читайте Шекспира…». Здесь же и о «Борисе Годунове». Речь идет про обрисовку у Шекспира характеров, сложных и многосторонних, не похожих на однолинейных персонажей Байрона — трагика. Но для Пушкина важно и другое — масштаб страстей шекспировских персонажей. Приведу цитату из статьи В. Ходасевича, цитируемую исследователем Н. Эйдельманом («Первый декабрист».М.,1990,с.292-93): «Того, что в литературе зовется ''действием'', в этих событиях с избытком хватило бы на несколько драматических хроник, превосходящих шекспировские по внешнему размаху и внутреннему содержанию. Историку этой эпохи жизнь не поскупилась доставить неслыханное количество самого эффектного материала, каким обычно пользуются драматурги. Тут есть рождения принцев, коронования императоров, их мирные кончины, их свержения, заточения, убиения, их раскрашенные трупы, их призраки, есть гроб одного из них, извлеченный из земли через 34 года и вознесенный на катафалк рядом с гробом неверной его жены; есть тайные браки, любовные придворные интриги <…> есть тоскующие принцессы, пленные короли, лукавые царедворцы<…> есть огромные массы статистов<…> С ними врываются на подмостки отзвуки колоссальных событий, совершающихся за сценой: войн, мятежей, пожаров. Очень возможно, что упорное стремление к созданию исторической трагедии большого стиля, идущее от Ломоносова и Сумарокова через Державина, Озерова и Княжнина до Пушкина, объясняется не только влиянием чисто литературных обстоятельств, но и реальными переживаниями эпохи, столь насыщенной драматургическим материалом». В перечислении Ходасевича присутствуют намеки и на Петра III, на Екатерину II, на Павла. Приводится даже план трагедии из трех актов, которую можно было бы назвать «Павел». Эйдельман считает, что к этим трем актам можно было бы приписать четвертый, «в котором династическая коллизия еще раз дана в новой своеобразной комбинации (Александр, Константин, Николай) <…> Сквозь эти мотивы, сложнейше переплетаясь с ними, сквозной нитью пропущена душевная драма Александра I». Все эти размышления, написанные через многие десятилетия после создания «Бориса Годунова», нельзя не учитывать, читая слова Пушкина в письме Вяземскому о том, что царь «навряд» ли простит его за «Годунова». Николаю I ворошить давние исторические события, особенно в обстановке второй половины 20-х годов, могло показаться неуместным.