Из лучших побуждений
Шрифт:
с нее одежду, зверски изнасиловали, а потом вспороли ей живот. Отец должен был на все это смотреть; чернорубашечники не позволяли ему отвернуться или закрыть глаза. Потом настал и его черед. На нем эти скоты испробовали новейшую модель пыточного орудия, называемого «яйцедавилкой». От чудовищной боли он откусил себе язык и захлебнулся собственной кровью... Теперь, надеюсь, вам понятно, почему я не люблю людей с безупречными нордическими профилями?
Хирам тяжело опустился на стул. Его глаза были полны слез. Значит,
– Мистер Клауэрд, вы родились не в Германии, а в штате Миссури, - сказал Ариец. - И не в тридцать восьмом году, а в пятьдесят первом. У вас не было никаких приемных родителей.
Хирам улыбнулся.
– Зато какая история в духе фрейдистских фантазий! Изнасилованная мать, кастрированный отец, ребенок, лишенный истинных корней.
Арией тоже улыбнулся.
– Вам следовало бы стать писателем, мистер Клауэрд.
– Я предпочитаю быть читателем. Прошу вас, позвольте мне читать.
– Разве я мешаю вам это делать?
– Освободите меня от Сары Уинн. Уберите из моей жизни особняки и замки, где смазливым и сентиментальным дурочкам приходится отражать натиск заботливых страстных влюбленных. Избавьте меня от реклам машин и презервативов.
– И оставить наедине с каталептическими фантазиями? Позволить погрузиться в депрессивный мир романов русских классиков?
Хирам замотал головой.
«Неужели я опустился до того, чтобы клянчить?» - подумал он. Выходит, опустился.
– Прошу вас. Русские романы, которые я читаю, не депрессивны. Они очищают сердце, возвышают душу. Они буквально разбивают вдребезги привычный мир.
– В этом-то и заключается ваша неординарность, мистер Клауэрд. Точнее сказать - ваши психические отклонения. Вам постоянно хочется разбить вдребезги привычный мир.
– Когда я читаю Достоевского, моя душа ликует.
– Думаю, вы уже по двадцать раз перечитали все романы Достоевского. И раз по десять - все романы Толстого.
– Сколько бы я ни читал Достоевского, для меня это всегда словно впервые!
– Мы не можем исполнить вашу просьбу и отключить ваш телевизор.
– Тогда я покончу с собой! - закричал Хирам. - Но так жить я больше не могу!
– Заведите друзей, - повторил свой совет Ариец.
Хирам шумно дышал и обливался потом, пытаясь обуздать гнев.
«Все в порядке. Я не сержусь, - мысленно повторял он. - Давай, совладай со своими эмоциями, задвинь их подальше и улыбнись. Улыбнись Арийцу».
– Ведь вы мне друг? - спросил Хирам.
– Если позволите им быть, - ответил Ариец.
– Позволю.
На обратном пути Хирам завернул в церковь, мимо которой часто ходил. Хирама мало интересовала религия; из романов он узнал все ее стороны, и явные, и тайные. Марка Твена религиозные искания лишь забавляли, Достоевского они терзали и иссушали,
Вместо алтаря он увидел громадный телевизионный экран, на котором как раз одна сцена сменилась другой: молодой проповедник отошел в сторону, пропуская вперед священника постарше. Тот взмахнул рукой и начал что-то говорить о Христе. Звук был негромким, и Хирам разобрал только слово «Христос».
На стенах церкви висели кресты - целые ряды крестов. Церковь была протестантской, потому ни на одном из крестов Хирам не увидел распятого, истекающего кровью Иисуса, однако его воображение быстро дорисовало недостающее. Перед его мысленным взором встал Иисус, пригвожденный к кресту - так, что шея оказалась на пересечении перекладин.
Но почему именно крест? Хирам стал думать о символике креста. Две перпендикулярные линии: горизонтальная и вертикальная, с одной-единственной точкой соприкосновения. По сути дела это - жизненный путь человека, который идет в вечность и даже не оглядывается на тех, с кем он сталкивается по пути. И у каждого из людей - свой путь... Свой крест.
«Но сегодня он уже не является символом нашего жизненного пути, - думал Хирам. - Сегодня мы - не прямые, а кривые, замкнутые на самих себя, помещенные внутрь маленьких сфер. Никто не хочет выбираться из своей сферы наружу. Это страшно. Каждый кричит: „Не вытаскивайте меня отсюда! Мне здесь так уютно и безопасно! Не дайте мне выпасть из моей скорлупы и оказаться на краю мира, откуда можно рухнуть в неведомое!“ Мир и так колеблется на грани падения в неведомое, это ясно. Но упасть должны все; нам претит мысль, что кто-то может выкарабкаться и уцелеть. А сам-то я хочу
выкарабкаться и уцелеть?»
Эпоха крестов миновала. Наступила эпоха сфер. Скорлупок.
– Мы - ваши друзья! - убеждал с экрана пожилой проповедник. - Мы можем вам помочь!
«Если бы вы знали, какое это наслаждение - брести по жизни одному», - мысленно ответил священнику Хирам.
– Зачем вам страдать от одиночества, если Иисус способен взять ваши тяготы на себя?
«Будь я по-настоящему один, у меня не было бы никаких тягот».
– Так возьмите же свой крест и вступите в битву, - взывал проповедник.
«С удовольствием, если бы я только знал, где именно мой крест», - ответил ему Хирам.
Он вдруг сообразил, что не слышит голоса, исходящего из колонок гигантского телевизора. Вместо этого он вслух произносил собственную проповедь. Трое прихожан на последней скамье удивленно косились на него. Хирам виновато улыбнулся, втянул голову в плечи и поспешно вышел.
По дороге домой он весело насвистывал.
– Тедди, Тедди! - встретил его голос Сары Уинн. - Что мы наделали? Что теперь будет?