Из мещан
Шрифт:
– Ах, дядюшка, вы все шутите, а мне право, не до этого! – нетерпеливо возразила Полина.
– Кстати, скажи мне, что г-жа фон Герштейн все также, как и прежде, влюблена в твоего отца?… По-прежнему выносит терпеливо его скучнейшие уверения в любви и нежнейшей преданности? – иронически осведомился он.
Она утвердительно кивнула головой, и в этом кивке заметно было и огорчение, и досада.
– Все по-прежнему! И в данном случае надо только неуклонно напоминать людям, что еще не пришло время безнаказанно издеваться над Герштейнами, или зевать
– Молодец, племянница! – одобрил дядюшка. – Мне нравится в тебе эта фамильная гордость!… Но мне хочется знать одно: почему твой покойный кузен, Ридинг, человек щепетильный и честный, так глубоко оскорбил эту гордость, наотрез выключив твоего отца из числа своих наследников?… Из твоих писем я не понял этого!
– Позволь рассказать тебе все подробности, и тогда тебе станет все ясно!…
– Прошу тебя, Полина! – ответил дядюшка, усаживаясь с племянницей на диван.
4.
– О кузене Ридинге стало известно всем его родственникам только после его смерти. Отец мой, как и другие, совершенно забыл о нем, и мне до сих пор непонятно, почему кузен Ридинг вспомнил именно нас в своем завещании. Он жил очень уединенно, избегая людей, словно боялся их, но он имел при себе двух воспитанников, одного из которых чуть ли не считали его сыном! Но в духовном завещании об этом молодом человеке даже не упоминалось!
– Ты излагаешь обстоятельства дела довольно толково! – заметил дядюшка.
– Исправлюсь! – улыбнулась Полина.
– Желаю успеха!… Но продолжай…
– Так вот, завещание кузена Ридинга неожиданно сделало меня, Полину фон Герштейн, единственной наследницей! Причем было сказано, что завещатель решительно устраняет моего отца от опеки и охраны моих интересов! Хотя ему была определена пожизненная рента настолько достаточная, что она послужила прекрасным добавлением к состоянию отца и тому жалованию, которое он получает.
– Твой рассказ становится все интереснее! – отметил дядя. – Но до наступления совершеннолетия ты все же должна находиться под чьей-то опекой?!
– Конечно! Но кузен и это предусмотрел, хотя назначил опекуном, знаете, кого?… Того самого молодого человека, общественное мнение которого считало, под сурдинку, сыном покойного!
– Туманная история! – заметил дядюшка.
– Очень!… Вот поэтому и я была так бестолкова в своих письмах!… Ты только послушай, что сказано в завещании об этом опекуне!… Завещатель прибавляет, что он требует этой „дружеской услуги“, как благодарности своего питомца! Он требовал этого для того, чтобы принуждение – ведь воля завещателя – принуждение, – сделать для меня как можно более чувствительным. Ну, где это видано, дядя, чтобы нечто подобное называли „дружеской услугой“? – с искренним огорчением окончила Полина.
Дядюшка Рихард весело расхохотался.
– Старик, очевидно,
Полина, расстроенная, отвернулась, но потом сказала:
– Не знаю, что ему казалось более важным; только он глубоко ошибся на мой счет, и это говорит о том, что он меня совсем не знал!
– Почему ты так думаешь?
– И вы еще спрашиваете? – возмутилась Полина. – Но разве вы не знаете, что Полине фон Герштейн не нужно ни помочей, ни других оберегающих и исправляющих средств!
– А что собой представляет опекун?
– О, это противная личность, кичащаяся своим мещанским происхождением! В нем так и сквозит низкая мещанская пронырливость с мелким самолюбием в придачу!… Если бы вы знали, как я ненавижу этого человека за то, что мне его навязали, сделали насильно моим опекуном!
– Ах, Полина, Полина! – укоризненно покачал головой дядюшка Рихард. – Я никогда не думал, что из твоих милых и хорошеньких уст могут литься такие речи! Сколько презрения в них по адресу опекуна! Но разве он сделал тебе что-нибудь неприятное?
– О, посмел бы он! – гордо возразила девушка, но слова дядюшки все же пристыдили ее. Она не помнила, чтобы дядя, друг ее отца, когда-нибудь говорил с ней таким серьезным и суровым тоном.
– Тогда на чем же ты основываешь такие резкие и презрительные суждения?
– А вот на чем!… Та молодая девушка, что также жила и воспитывалась у Ридинга, будет получать с доходов моего имения десять ежегодных процентов! Это будет продолжаться до моего двадцатипятилетнего возраста! Проценты эти составят ее приданное! А так как мой опекун считается ее женихом, то он уж постарается как можно выгодней распоряжаться моим имением!
– Но это увеличит и твои доходы! – возразил дядюшка. – Чем же это плохо для тебя? Кроме того, ты всегда можешь потребовать у него отчета!
– Разумеется! – сказала она. – И еще вот что: если опекун очень надоест мне, я имею право избавиться от него, выплатив Гедвиге Мейнерт, которая со смерти Ридинга нашла приют в доме пастора, тридцать тысяч неустойки. И сама могу избрать для себя нового опекуна!… Как видно, кузен Ридинг имел высокое представление о хозяйственно-агрономическим таланте своего любимца, если заранее рассчитал, сколько тысяч потеряла бы фрейлейн Мейнерт при его приемнике.
– Да, это со стороны покойного немалая похвала для его воспитанника! – заметил дядя Рихард. – Только меня удивляет, что он согласился работать там, где его только терпят, когда мог бы найти для себя кое-что получше!
– О, он этого сам никогда не сделает! – воскликнула Полина. – Он так и заявил мне, что не оставит свое место, дав слово покойному не отступать от его воли!… И еще при этом он имел дерзость обратиться ко мне с просьбой, не отягощать его в исполнении службы, которую выполняет только ради „честного слова“! Как вам это нравится, дядюшка?