Из переписки Владимира Набокова и Эдмонда Уилсона
Шрифт:
В Бостоне мы отлично пообщались с твоей прелестной дочерью. Я сыграл с ней незабываемую партию (нет, две партии) в шахматы. Видел также Тейта; мертвецки пьяный Тейт читал в Радклифе свои стихи, а также стихи Рэнсома, Каммингса и Бишопа. Очень милый человек.
Напиши мне, пожалуйста. Мы (Вера и я, а в дальнейшем и Дмитрий, перед тем как в июле заняться альпинизмом в Британской Колумбии, возможно, подадимся на север) пробудем здесь по крайней мере до середины лета. У нас отличный коттедж на ранчо, в главном доме нет никого, кроме горного инженера (чье хобби состоит в подсчете частотности слов, используемых в кроссвордах) и его девяносточетырехлетнего отца (который основал 106 церквей и был знаком с сестрами Фокс).{244}
Привет
В.
Уэллфлит, Масс.
16 мая 1953
Дорогой Володя,
рад был твоему письму. Куда ты собираешься по возвращении из Аризоны? Конец лета мы проведем в Талкотвилле (штат Нью-Йорк), и, если вы будете в Итаке, можем повидаться — у вас или у нас.
Получится ли у тебя издать книгу до следующей осени? Очень на это рассчитываю, ибо тогда у меня будет предлог написать о тебе длинную статью в «Нью-Йоркер» и включить ее в сборник, который должен выйти в 1954 году. Для моей статьи роман был бы предпочтительнее, чем «Евгений Онегин», но пригодится и «Онегин». Ты будешь моей следующей — после Тургенева — русской темой. (Я договорился с «Нью-Йоркером» о статье про «Пятикнижие», прочитанное в первый раз.)
Насчет Филдинга: мне он всегда казался безжизненным. «Том Джонс» сильно переоценен. Вообще, по-моему, англичане в своей литературе лучше, чем в жизни, но Филдинг восхищает их солидными английскими качествами в самом неинтересном виде: здравый смысл, хорошее чувство юмора, задушевность, честная мужественность. Ты совершенно прав, когда отдаешь в своих лекциях предпочтение Стерну.
Мы вернулись на Кейп; сбежать от академической общественности, сам знаешь, всегда приятно.
Собираюсь взяться за роман, который маячит передо мной уже много лет и повергает меня в трепет.
Держи меня в курсе своих передвижений и литературных замыслов.
Елена и Розалинда шлют вам всем привет.
Всегда твой
ЭУ.
Эшленд, Орегон
20 июня 1953
Дорогой Кролик,
мы с Верой приехали из Аризоны в Орегон, минуя район озер в Калифорнии и занимаясь по пути ловлей бабочек. Тем временем Дмитрий в старом, собственными руками собранном «бьюике» направился на запад от Гарвард-сквер. Встретились мы в Эшленде, прелестном местечке. Отсюда он поедет в июле в Британскую Колумбию заниматься альпинизмом со своим клубом, а его родители планируют остаться здесь до конца августа. Мы сняли дом у профессора (в Эшленде есть колледж), который на лето уехал на восток. Бабочки ловятся отлично.
Да, до осени 1954 года я koe-shto, прости, кое-что выпущу в свет. Книга пишется славно. В обстановке сверхсекретности покажу тебе — когда вернусь на восток — поразительное сочинение, которое к тому времени будет закончено. Кажется, я говорил тебе, что комментарий к «Е. О.» также составит целую книгу. Кроме того, я начал серию рассказов об одном прелестном существе, профессоре Пнине, к которому, надеюсь, «Нью-Йоркер» проявит интерес. Вкладываю в письмо два стихотворения.{245} У меня есть еще несколько, но они куда-то подевались. Первое было отвергнуто «Нью-Йоркером» как малопонятное; второе только что отослано К. Уайт и, не исключено, будет отвергнуто тоже.
Теперь, после Филдинга, я взялся за очень любопытную толстую книгу с немыслимыми узорами викторианских недоговоренностей — это «Дэниэл Деронда» Джордж Элиот.
Печально, что мы так редко видимся. Весь следующий год проведем на востоке и поедем на океан. В Итаку вернемся в сентябре, и, надеюсь, вы будете поблизости от нас.
Я — решительный противник высшей меры наказания. Все что угодно лучше смертной казни — даже несправедливое помилование.
Привет от всех нас всем вам.
1954
Таос,
30 июля 1954
Дорогой Кролик,
собираюсь написать тебе уже несколько месяцев, но дел и тогда, и сейчас, да и в будущем, невпроворот. Прежде всего, хочу поблагодарить тебя за сборник пьес.{246} Я по-прежнему считаю, что «Синий огонечек» — самая гармоничная и многозначная из всех твоих пьес. Дьявольская же пьеса показалась мне на редкость забавной и хорошо написанной. Вера также шлет тебе свою благодарность и просит передать, что высоко ценит твои труды. Твое библейское эссе{247} в «Нью-Йоркере» мне очень понравилось; с нетерпением жду продолжения. <…>
Работу над «Евгением Онегиным» пришлось отложить. Отчасти из-за издания на английском языке «Анны Карениной» с моими примечаниями, комментариями, вступлением и т. д.{248} «Саймон энд Шустер» хочет сначала выпустить первый том с примечаниями, и я его уже закончил. С «Вайкингом» я заключил договор на книгу о Пнине, но допишу ее не раньше конца зимы.
Роман, над которым я работаю почти пять лет, отклонен двумя издательствами («Вайкинг» и «С. энд Ш.»). Они утверждают, что читатели сочтут его порнографией. Сейчас отправил рукопись в «Нью дирекшнз», но и там роман вряд ли возьмут. Считаю его своей лучшей вещью на английском языке, и хотя тема и ситуация, безусловно, чувственны, искусство этой книги непорочно, а смех мятежен. Хочется, чтобы ты как-нибудь в нее заглянул. Пэт Ковичи{249} сказал, что, если она выйдет, нас всех посадят. Создавшуюся ситуацию я переживаю довольно тяжело. Нелегко дается мне и русская версия «Убедительного доказательства», которая выходит частями в «Новом журнале» и издана будет осенью в издательстве Чехова. Пожалуйста, пиши. Привет Елене от нас обоих.
Твой В.
Итака, Нью-Йорк
9 сентября 1954
Дорогой Кролик,
нам пришлось срочно покинуть Таос. Заболела Вера (что-то с печенью), и диагноз врача из Альбукерка был столь тревожным, что мы, все трое, со всех ног бросились в Нью-Йорк. Тамошние врачи, однако, тщательно Веру обследовали и сочли ее здоровой — и вот мы вновь в Итаке.
Спасибо за твое славное письмо, а также за то, что написал про мой роман в издательство «F & S». Лафлин по сей день не выпускает его из своих больших мозолистых рук. Мне очень хочется, чтобы ты его прочел, — это, несомненно, моя лучшая книга на английском языке.
Буду в Нью-Йорке 14-го — выступаю в Английском институте Колумбийского университета с докладом «Проблемы перевода» («Онегин» по-английски). Лето получилось безумное. Из-за Вериной болезни и некоторых других непредвиденных расходов я оказался в презренном положении нищего и должника.
Твой
В.
Уэллфлит
Кейп-Код, Масс.
30 ноября 1954
Дорогой Володя,
Роджер Страус{250} передал мне рукопись твоей книги, и я прочел ее, когда был в Нью-Йорке, — увы, второпях, поскольку должен был ее вернуть; тебе же решил не писать, пока не узнаю, что думают о романе другие. Дал его прочесть Елене и Мэри. Прилагаю соображения Мэри о твоей книге из письма ко мне — она разрешила их тебе процитировать. Елене книга понравилась больше, чем нам с Мэри, — отчасти, думаю, потому, что на Америку она смотрит, как и твой герой, глазами иностранца. В маленькой героине, например, она не находит ничего неестественного, мне же Лолита кажется довольно надуманной.