Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта
Шрифт:
Деньги у него, как я сказал, были. А раз были деньги, значит, как это часто бывало в эмиграции, появилась и новая газетка под названием «Дни». Если про эсеровскую партию говорили, что её целиком можно было усадить на один диванчик, то про «Дни» с не меньшим правдоподобием передавали из уст в уста, что единственными читателями её были редактор и наборщик очередного номера. Выходила она раз в неделю. Редактором был сам Керенский. Газетка была малого формата. Все столбцы в ней занимали кликушеские высказывания её основателя, издателя и редактора и нескольких его единомышленников. Не имея ни одного подписчика, Керенский рассылал её бесплатно по всем адресам, которые находил
Всё вышесказанное в значительной степени можно отнести и к меньшевикам. Во главе одной из их группировок стояли Либер и Дан. Они оказались за рубежом тоже не без материальных средств. Отсюда рождение ещё одной газетки — «Социалистический вестник».
В остальном да разрешит мне читатель не повторяться: всё сказанное о «Днях» целиком можно отнести и к «Социалистическому вестнику».
Почти 30 лет, образно выражаясь, Керенский пролежал в политическом гробу. Но вот кончилась война всемирная. Начался новый вид войны, дотоле не существовавший в природе, — война «холодная». Смышлёный американский дядюшка Сэм среди прочего нужного ему материала вспомнил и о русских политических мертвецах. Он коснулся их чудодейственными электродами, притом не просто какими-нибудь, а золотыми, и пропустил через них гальванический ток. Мертвецы встали из гробов. Среди них был и Керенский. Ему было уже под 70 лет. Он заговорил. Было это в канун моего отъезда из Парижа.
Бывший «верховный» и глава Временного правительства в торжественной и декларативной форме заявил «всем, всем, всем», что ошибкой послереволюционной эмиграции была её разрозненность и непримиримость друг к другу, в чём грешен и он сам; что теперь он осознал свою ошибку, протягивает руку всем эмигрантам без исключения, начиная с монархистов и кончая анархистами, и зовёт эмиграцию на «последний и решительный бой» с Советской властью.
Не думаю, чтобы кто-либо пожал эту протянутую руку. В начале 50-х годов я, находясь уже в СССР, узнал из газет и радиопередач, что Керенский приезжал из Америки в Западную Европу и снова в той же кликушеской форме заклинал все «живые мировые силы» идти на большевизм крестовым походом. Но тщетны подобные призывы…
Моё описание политической активности эмиграции в 1920–1947 годы было бы неполным, если бы я обошёл молчанием несколько маячивших на эмигрантском горизонте фигур, которые нельзя уложить в рамки ни правого, ни «левого» сектора. О некоторых я скажу.
Нельзя также обойти молчанием деятельность тех кругов эмиграции, которые, резко и навсегда порвав с прежней идеологией, заняли незадолго до войны чёткую просоветскую позицию и создали в Париже Дом оборонца. Деятельность этих кругов настолько полно, разносторонне и объективно описана в труде под названием «По тюрьмам и лагерям Франции», принадлежащем перу С.И. Руденко, бывшего петербургского адвоката и бывшего эмигранта, вернувшегося в 1947 году в СССР и поселившегося в Саратове, что мне нечего добавить к материалам этих мемуаров. К ним я и отсылаю читателя.
Среди политических «одиночек», которых невозможно уложить в рамки какой-либо определённой группировки, необходимо прежде всего упомянуть А.И. Деникина, В.Л. Бурцева и Г.А. Алексинского.
В начале 1920 года после разгрома южных белых армий Деникин сдал командование Врангелю и покинул навсегда русские берега на английском миноносце. Почти 15 лет он не проявлял политической активности, если не считать этой активностью работу
Популярность Деникина среди белого офицерства померкла сразу после поражения его армии. Многие считали его прямым виновником новороссийской катастрофы. Изредка в эмигрантских разговорах проскальзывали слухи о том, что английское правительство предложило ему крупную пожизненную пенсию; что какие-то венгерские магнаты приглашают его быть пожизненным гостем в их замках; что некоторые иностранные разведки предлагали ему сотрудничать с ними и что все эти предложения он отклонил.
Жил он в одном из предместий Парижа, на бесчисленных эмигрантских сборищах никогда не показывался и никак себя не проявлял. О нём эмиграция фактически забыла и списала его со своего счёта.
Неожиданно для всех в середине 30-х годов Деникин заговорил, но столь необычным в эмиграции языком, что привёл в крайнее замешательство весь правый сектор и своих бывших соратников и подчинённых.
В целой серии статей и докладов он проводил ту мысль, что каждый эмигрант, сохраняя свою непримиримость по отношению к Советской власти в мирное время, должен в случае возникновения военного конфликта в Европе безоговорочно встать на защиту этой власти, которая вместе со всем народом будет защищать целостность территории Русского государства и охранять честь и достоинство русского имени. В то же время он заявлял, что сам он продолжает оставаться непримиримым врагом Советской власти и как до предполагаемой войны, так и после неё считает «патриотическим долгом» борьбу с этой властью.
Столь сумбурное понимание «патриотизма», высказанное вслух, произвело целый переполох в кругах эмиграции.
Милюковцы тотчас же объявили Деникина «своим», с оговоркой, что они далеко не во всём согласны с маститым «главнокомандующим». Страницы «Последних новостей» запестрели отчётами о его публичных докладах и репортёрскими заметками о встречах и беседах с ним.
Правые, в смущении обходя молчанием вопрос о защите Советской власти в военное время, напирали на его непримиримость к большевикам в мирное время и на этом основании тоже никак не соглашались упустить его из своего лагеря. Началась перепалка, вскоре перешедшая в грызню. Деникинское направление в политике сделалось в эмиграции довольно модным.
С началом оккупации Франции Деникин, которого гитлеровцы зачислили в число своих прямых врагов, уехал в Америку. Он снова заговорил после Победы, но уже совсем в другом тоне — в том самом, в каком говорил в 1917–1920 годах, во время гражданской войны на юге России.
Контрреволюционный круг Керенский — Деникин, десятки лет остававшийся разорванным, замкнулся теперь уже окончательно.
Совсем особое положение в эмиграции занимал В.Л. Бурцев, тот самый Бурцев, который эмигрировал ещё во времена царского самодержавия и который получил широкую известность и в России, и за границей как «специалист по разоблачениям провокаций», в частности по делу Азефа, одного из лидеров партии эсеров.
В 1920 году, после краха врангелевской армии, Бурцев был редактором единственной в те времена эмигрантской газеты «Общее дело». Газета эта, в которой, кроме него самого, не было, кажется, ни одного сотрудника, выходила в Париже от случая к случаю. Делами хроникёрскими и международными не занималась. Все четыре её страницы были заполнены почти исключительно высказываниями самого Бурцева. Содержание статей определялось названием газеты — «Общее дело»: это соединённые усилия всего антисоветского зарубежья в борьбе с Советской властью.