Из пережитого
Шрифт:
Через несколько лет на горизонте появился Толя, с которым Нонна, кажется, была знакома еще по Узбекистану. Но где и когда они познакомились – я не знаю, да и никогда этим не интересовался [18] . Он перевелся на наш факультет из Ташкента, на второй или на третий курс. Благодаря Нонне он был принят в нашем доме, и я находился с ним в столь же дружеских отношениях, как с Борисом. Был с ним предельно откровенен и думаю, что раскрепощением своего сознания он в какой-то мере обязан и мне. Показателем доверительного отношения ко мне со стороны Собчака может служить переписанный им для меня от руки экземпляр ставшего знаменитым стихотворения «Товарищ Сталин, Вы большой ученый…». Этот экземпляр до сих пор у меня хранится и свидетельствует о том, что и в те далекие годы Собчак не был чужд вольнолюбивых умонастроений. Как и Нонну, мы ввели его в круг наших друзей, и провинциальный юноша (ему к моменту приезда в Ленинград исполнилось 19 лет, он на год моложе Нонны) стал бывать в петербургских семьях, чудом уцелевших после ежовщины и блокады. Нонна и Толя часто бывали в нашем доме. Без них не обходилось ни одно семейное торжество. Тетя моя отличалась редким радушием и хлебосольством и к тому же была прекрасной хозяйкой [19] . Так что мы старались подкормить полюбившихся нам студентов, благо в то
18
Об истории их знакомства я узнал много лет спустя из документального мини-детектива Людмилы Штерн «Охота за мэром Собчаком», опубликованного в мае 1993 года в выходящей в Нью-Йорке русскоязычной газете «Новое русское слово». Об этом Нонна Собчак рассказала в интервью Людмиле Штерн. Она же поведала Людмиле Штерн, как познакомила Собчака с другой Людмилой – Нарусовой, ставшей его второй женой. Сделала это Нонна, женщина умная, тактичная и порядочная (могу судить об этом, так как в то время знал ее достаточно хорошо), из добрых побуждений, желая, подключив Собчака как юриста, помочь своей тогдашней подруге Нарусовой в ее запутанных делах. В том же мини-детективе опубликовано интервью, данное Людмиле Штерн Людмилой Нарусовой.
19
Глушкова Ирина Леонидовна (1904–1988).
Толя неизменно советовался со мной при принятии каких-либо ответственных решений. Помнится, он поначалу хотел писать дипломную работу по международному праву, но я постарался отрезвить его, как в свое время – Нонну, сказав, что наше международное право целиком подчинено международной политике, да и кафедра международного права в то время была у нас довольно слабой. Не без моего влияния он избрал дипломную работу по нашей кафедре, а его руководителем стал профессор О. С. Иоффе.
Свадьбу свою Нонна и Толя справили, как теперь принято говорить, в нашем доме. Конечно, ни о каком венчании в церкви в то время не могло быть и речи. На этой свадьбе я не был, так как не хотел нарушать демаркационную линию между мною как преподавателем (я был тогда доцентом) и Толей как студентом. Толя успешно защитил дипломную работу, тема которой стала впоследствии и темой его кандидатской диссертации. Я был рецензентом этой работы и довольно высоко ее оценил.
Пришла пора распределения. Толе предложили на выбор место в прокуратуре Мурманской области или в адвокатуре Ставропольского края. Он, как и всегда, советовался со мной. Уже тогда он хотел поступать в аспирантуру. Я рекомендовал ему взять назначение в Ставропольский край, мотивируя это тем, что там не столь суровые климатические условия и оттуда будет легче перейти в аспирантуру. Так Толя и поступил.
Отношения между нами были самые дружеские. Помнится, мы с Иоффе обсуждали вопрос, дадут ли нам Собчак и Мусин (ныне тоже профессор университета) доработать до пенсии, когда Собчак будет ректором университета, а Мусин – секретарем парткома. Как молоды и как наивны мы были! [20]
20
В совершенно искаженном виде мои отношения с Собчаком изображены в драме одного из наших коллег «Анатолий Собчак», который скрыл свое имя под псевдонимом Ю. А. Гортинский (СПб., 2003). Однако он тут же сам его и раскрыл, очевидно, ни с кем не желая делить лавры успеха, которые рассчитывал пожинать после опубликования пьесы и постановки ее на сцене. Возможно, сам того не желая, коллега оболванил в пьесе и меня, и Собчака. Мы никогда по отношению друг к другу не вели себя запанибрата, в частности, в общении не переходили на «ты». Да и разница в возрасте, которая составляла десять лет, сказывалась. Другом молодости Анатолия Собчака Георгий, он же Юрий (так я фигурирую в пьесе), не был, как не был и его подголоском. Иногда из добрых побуждений выступал в роли советчика. К сожалению, к моим советам Собчак не всегда прислушивался. Как знать, если бы он почаще смирял гордыню, то, возможно, его судьба и сложилась бы иначе. Впрочем, тогда он не был бы Собчаком. Презентуя книжку с теплой дружеской надписью, автор Гортинский выразил надежду на то, что она понравится мне больше, чем предыдущая. Вынужден его огорчить: она мне не понравилась.
Итак, Толя отправился на Ставрополье, Нонна поехала с ним. Вскоре она прислала мне письмо, которое до сих пор где-то у меня хранится. В нем она писала, что никогда не забудет той духовности и культуры, которую почерпнула в нашем доме, но не жалеет о своем выборе и вместе с Толей, как и подобает молодым советским специалистам, мужественно преодолевает выпавшие на их долю бытовые трудности.
В краевой коллегии адвокатов Толя быстро выдвинулся. Он стал членом президиума коллегии адвокатов, заведующим юридической консультацией в Невинномысске, где они с Нонной жили. Преуспел он и на общественном поприще, став секретарем тамошнего горкома комсомола (правда, на общественных началах). Мы с ним изредка виделись, когда я приезжал лечиться в Ессентуки. Вскоре Толя поступил в аспирантуру в Ленинграде, обменяв квартиру в Невинномысске, которую он получил как молодой специалист, на комнату в коммунальной квартире в Ленинграде. Я помог ему ускорить прописку в Ленинграде и обмен площади. На новоселье в Ленинграде я явился к ним с ананасом, но так как какое-то время я хранил его для этого памятного дня, он у меня испортился. К сожалению, то же произошло впоследствии и с нашими отношениями.
Приезжая в Ленинград до обмена площади, Толя дневал и ночевал у наших друзей – Софьи Петровны, которая, слава богу, жива, и Юрия Константиновича, который в 1967 году скончался. Он спал на кровати в столовой за большим платяным шкафом. Частенько на этой кровати спал и я. Я теперь говорю Софье Петровне (для меня – тете Соне, так как она знает меня с детства), что в квартире со временем будет устроен мемориальный музей Собчака и чтобы она всячески сберегала мемориальные вещи. Она смеется и отвечает:
– Препятствием может служить то, что в этой квартире бывал не только Толя, но гораздо чаще ты.
А я в ответ:
– Ничего, это обстоятельство можно будет скрыть точно так же, как долгое время скрывали, что в Разливе вместе с Лениным был Зиновьев.
Правда, в этой квартире недавно произвели ремонт и некоторые мемориальные вещи, особенно в местах общего пользования, не сохранились. Непростительная оплошность! Софья Петровна и Юрий Константинович принимали в Нонне и Толе живейшее участие. К сожалению, после вступления в новый брак Толя это забыл. Нонна же продолжает поддерживать с Софьей Петровной дружеские отношения. Впрочем, я несколько забежал вперед [21] .
21
В 1997 году С. П. Юцевич скончалась.
Анатолий Александрович довольно быстро подготовил кандидатскую диссертацию на ту же тему, что и дипломная работа, – «Ответственность
Но как бы там ни было, Анатолий Александрович успешно защитил кандидатскую диссертацию. Было это в 1964 году, причем отмечали эту защиту в доме Софьи Петровны и Юрия Константиновича на улице Чайковского. Анатолий Александрович стал работать поначалу в Школе милиции, а затем перешел в Технологический институт целлюлозно-бумажной промышленности. Наряду с этим он поддерживал постоянные контакты с кафедрой гражданского права нашего университета – преподавал на условиях почасовой оплаты, принимал участие в написании коллективной монографии и учебника и т. д. Стал он подумывать и о докторской диссертации. Работа в вузе с экономическим уклоном вплотную подвела его к исследованию проблем хозрасчета, вначале внутрипроизводственного, а затем и в более широком плане. И вот в 1971 году он выложил на стол первый вариант своей докторской диссертации. Я снова был одним из ее рецензентов. Прочел я ее самым внимательным образом и, надо сказать, с интересом и не без пользы. У меня сложилось мнение, что работа написана человеком, несомненно, способным, в ней есть целый ряд заслуживающих внимания положений, но она еще сыровата, многое в ней недодумано – только намечено пунктиром, а есть и фактические ошибки, в частности погрешности против действующего законодательства. Я и сейчас твердо придерживаюсь того мнения, что ученый может отстаивать концептуальные положения, в обоснованности которых внутренне убежден, и никто не вправе навязывать ему свое видение тех или иных проблем, но он обязан досконально изучить действующее законодательство, труды своих предшественников, хотя бы для того, чтобы не изобретать велосипед и не ломиться в открытую дверь. Все это я без обиняков высказал при обсуждении диссертации на кафедре. К сожалению, тогдашний заведующий кафедрой профессор О. С. Иоффе меня не поддержал. Его подкупила антихозяйственная направленность диссертации, которая, как мне кажется, заслонила от него содержавшиеся в диссертации огрехи. Если бы Иоффе предложил Собчаку учесть сделанные замечания (а их делали все рецензенты независимо от общей оценки диссертации) и был назначен разумный срок для проверки того, насколько замечания учтены, то я уверен, что решение кафедры о допуске диссертации к защите было бы единодушным и Собчаку не пришлось бы спустя десять лет вторично защищать диссертацию. К сожалению, этого сделано не было. Кафедра, несмотря на мои возражения, вынесла решение о допуске диссертации к защите. Это решение поставило меня в очень трудное положение. На чаше весов находились, с одной стороны, тесные отношения, которые связывали меня с Собчаком в течение пятнадцати лет, причем не только служебные, но и чисто личные, мнение О. С. Иоффе, которого я всегда считал, да и теперь считаю очень крупным ученым; с другой стороны, привитое мне моими учителями, в первую очередь А. В. Венедиктовым и В. К. Райхером, не допускающее никаких скидок безжалостное отношение и к самому себе, и к своим коллегам при оценке наших работ. Я предпочел последнее. Что я сделал? Выбрал замечания, которые Собчак обязан был так или иначе учесть, причем свел их к минимуму и даже наметил пути учета этих замечаний, и предупредил его, что если он их не учтет, то я буду вынужден выступить на защите против присвоения ему ученой степени. Последняя попытка прийти к взаимоприемлемому решению состоялась у меня на квартире в декабре 1971 года (в канун очередной годовщины тогдашней Конституции). Анатолий Александрович стоял на своем. Я тоже отказывался снять свои сведенные к минимуму замечания. Все это привело к тому, что при защите Анатолием Александровичем докторской диссертации в марте 1972 года я выступил против. Несмотря на это, после выступления Иоффе в поддержку диссертации ученый совет подавляющим большинством голосов присудил Анатолию Александровичу докторскую степень.
Дальше события разворачивались следующим образом. Диссертация поступает в ВАК (в то время я еще не входил в состав экспертного Совета ВАКа). Ее направляют на отзыв «черному» рецензенту, который держит ее свыше года (!), после чего в ВАК поступает резко отрицательный отзыв объемом свыше 50 машинописных страниц. Не помню, направлялась ли диссертация на отзыв еще одному рецензенту (кажется, да, причем отзыв был положительным), после чего диссертация по сложившейся тогда практике ВАКа направляется на повторную защиту в спецсовет Института государства и права АН СССР. Вновь я оказываюсь в трудном положении: направлять ли в спецсовет свой отзыв о диссертации или нет? Решил идти до конца. Подумал, что если отмолчусь, сославшись на то, что я член экспертного Совета ВАКа, это будет истолковано как научная трусость. В результате повторной защиты диссертации по ней было вынесено отрицательное заключение. Состоялось это в декабре 1976 года, после чего Собчак свою диссертацию из ВАКа отозвал.
Для меня это закончилось словесным оскорблением со стороны Собчака после его возвращения из Москвы с неудачной защиты, вынужденным уходом с кафедры гражданского права, на которой я проработал свыше четверти века, и переходом на кафедру государственного права, где я работал в течение трех лет.
Вернулся я на кафедру лишь в начале 1980 года, после того как Иоффе покинул пост заведующего кафедрой, а затем и должность профессора кафедры, причем Собчак в числе других лиц, которые в то время его поддерживали, всячески этому противодействовал. К диссертации Анатолия Александровича пришлось вновь вернуться в конце 1981 – начале 1982 года, когда он представил ее новый вариант. И вновь я оказался ее рецензентом. К сожалению, и на этот вариант я не смог дать положительный отзыв. В чем-то она даже проигрывала по сравнению с первым вариантом, поскольку была написана почти целиком по литературным источникам и во многом утратила критическую остроту. Против допуска диссертации к защите кроме меня голосовали тогдашний заведующий кафедрой профессор К. Ф. Егоров и профессор В. А. Мусин, воздержались доценты К. К. Лебедев и Т. А. Фаддеева. Большинство сотрудников кафедры рекомендовали диссертацию к защите. В 1983 году Анатолий Александрович успешно защитил эту диссертацию во Всесоюзном научно-исследовательском институте советского законодательства. При прохождении диссертации в ВАКе она после получения положительных отзывов «черных» рецензентов была утверждена. К тому времени я был настолько измотан борьбой вокруг этой диссертации, что на заседание экспертного совета не поехал, сказав тогдашнему заместителю председателя совета профессору А. М. Васильеву, что не буду возражать против присуждения Анатолию Александровичу докторской степени.