Из Питера в Питер
Шрифт:
— Бежала девочка, бежала, — очень серьезно, чуть нараспев, говорила Катя, — и вдруг видит — стоит печка... «Печка, печка, — спросила девочка, — скажи, куда гуси полетели с моим братцем?» — «Съешь моего ржаного пирожка, скажу», — отвечала печка...
Все замирали, начинали сердито переглядываться, а кто-то даже ворчал, облизываясь.
— «У моего батюшки пшеничные не едятся», — грустно отвечала Катя за девочку, заранее зная, какие сейчас последуют комментарии.
— Подумаешь! А я бы съел и ржаной! — немедленно
— Дюжину! Я бы двадцать съел...
— И я бы двадцать съела и еще на завтра оставила...
Не очень обращали внимание на то, что девочке не удалось узнать у печки, куда полетели гуси-лебеди. С напряжением вслушивались в продолжение истории этой глупой девчонки, которая ничего не ела.
— Встретила девочка яблоню, — вздыхала Катя. — Спрашивает: «Яблоня, яблоня, скажи, куда гуси с моим братцем полетели?» А яблоня ей: «Съешь, говорит, моего яблочка, скажу...» Но девочка, — пожимала плечами Катя, которой сказка тоже начинала казаться странной, — не захотела... «У моего батюшки, говорит, и антоновские не едятся...»
— Буржуйка! — негодовал Миша. — Обожралась!
И все смотрели на Катю с негодованием, словно и она была в чем-то виновата.
— Встретилась этой девочке дальше молочная река, кисельные берега, — хмурясь, строго продолжала Катя, явно осуждая девочку. — «Река, река, куда гуси-лебеди унесли моего братца?» Река говорит: «Съешь моего киселька с молоком, скажу...»
Шум поднимался такой, что закончить ей не всегда удавалось.
Но сегодня, после того как все излили свое негодование на девочку-буржуйку, Миша, уже задремывая, пробормотал:
— А может, где и есть такие края... Молочные реки... Кисельные берега...
— Конечно, есть, — решительно кивнула Катя. — Мы как раз туда едем!
3
И правда, когда рано утром поезд остановился, сквозь щелки в тяжелой двери Миша увидел словно сказочное царство... Да что там молочные реки! Кисельные берега! На шумном рынке, который раскинулся и справа и слева от станции Арзамас, было все! Самая невероятная царская еда. Например, кольца коричневой колбасы...
Тяжело, со скрипом, раздвинулись большие двери теплушки. Аркашка Колчин первый спрыгнул на землю и заорал:
— Ага! Мы первые! Те сзади плюхаются! Нипочем не догонят! Слабо!
Меньшие, высыпав из других теплушек, тотчас подхватили:
— Ура-а! Мы первые!
Они обожали Аркашку. Но он держал их на почтительном расстоянии. Находиться около Аркашки разрешалось только его постоянному спутнику и ординарцу Мише Дудину.
Теперь и по утрам солнце грело вовсю, а это утро выдалось совсем летнее. Но Аркашка упорно не снимал ни старенькую, потрескавшуюся, зато настоящую кожаную комиссарскую куртку, ни кожаную
В своем роскошном обмундировании Аркашка двигался неспешно, слова цедил через губу и делал брезгливое лицо человека, занятого исключительно важными мыслями. Но долго он так держаться не мог и начинал опять лезть во всевозможные события и приключения, горланить и веселиться.
— Аркаша-ша! — кричал и дергался как ненормальный его дружок Ростик, по прозвищу Псих, длинный, тощий, в измызганной куртке гимназиста, немытый с самого Питера, со свалявшимися белокурыми волосами. — Наша взяла! Куча мала!
И он стал приставать к маленьким и обижать их. Миша Дудин Ростика не уважал. Оглянулся на Аркашку, ожидая его вмешательства. Из вагонов посыпались и девочки. Одни с визгом прыгали вниз, другие степенно спускались по деревянным сходням. Небольшая, худенькая, с гладкой прической девочка, сумевшая каким-то чудом сохранить и форменное платье гимназистки, и воротничок, и манжеты в таком виде, будто они только что были отглажены и накрахмалены, оказалась около Ростика. Это и была Катя Обухова, но знакомые почему-то предпочитали называть девочку Екатериной...
Ростик наслаждался, выкручивая руки какому-то незадачливому третьеклашке, который тяжко сопел, с трудом удерживая слезы.
— Ну, чего связался, — бурчал Миша, пытаясь оттащить Ростика.
Екатерина повела глазами, и одна из ее подружек, веселая красавица Тося, протянула сложенный в трость зонтик... Зонтиком Екатерина тотчас трахнула Ростика по голове. Лицо ее при этом не дрогнуло. Растерявшись, Ростик оставил свою жертву.
— Так будет со всяким, — торжественно заявила Екатерина, — кто подло обижает слабых.
Ростик ринулся на нее, но Катя очень удивилась:
— Ты хочешь меня ударить?
— А ты думала! — замахнулся Ростик.
— Я девочка, разве ты не видишь?
— Ну и что?
— А ты как будто мужчина!
— Я? — немного опешил Ростик.
Все мальчишки и девчонки жадно поглядывали на рынок, но не решались туда сразу бежать. Думали, может, будет какая команда от старших, от учителей. Меньшие искали своего Валерия Митрофановича, который давно ускакал из поезда и теперь яростно торговался в дальнем углу рынка, присмотрев самую смирную старуху, а у нее — пудовичок муки и бутыль подсолнечного масла...
Из старших несколько самых шустрых и беззастенчивых ребят толклись на рынке, но остальные выжидали... В толпе старших мотался Ларька Ручкин и галдел, отчаянно жестикулируя:
— Чего стоите? Сюда не принесут! Тащите свое пролетарское барахлишко из Питера, славного города революции, мелкой здешней буржуазии! Кланяйтесь кулакам! Авось отсыпят вам пригорошню пшеницы! А на колени станете, и губы сальцем помажут! Как иудам! Валяйте, детки революции! Ложитесь на пузо, лавочники вас полюбят...