Из Питера в Питер
Шрифт:
— Далеко ехать?
— Километров за семьсот.
Они совсем пригорюнились. Смит улыбнулся:
— Но на запад! Ближе к дому! — и, останавливая все их вопросы, добавил: — Сейчас я все-таки подстрелю зайца. Мы попробуем его зажарить... Тогда и поговорим.
Но разговора не вышло. Они не понимали друг друга. Смит сердился, требовал послушания, хвастал своим опытом, знаниями... А Ларька жалел только об одном: со Смитом ему не справиться...
23
В Петропавловске несколько
Шинель и фуражка его пока устраивали, но с обувью надо было что-то предпринимать. Сапоги окончательно сдали, прохудились не только подметки, но и верх. Николай Иванович долго терпел, потому что процедура любой покупки была для него мучением. Тут же следовало идти даже не в магазин, ибо в магазинах было пусто, а на рынок, прицениваться, торговаться, к чему Николай Иванович питал глубочайшее омерзение... Все-таки пришлось идти.
Он выбрал самый отдаленный, привокзальный рынок, надеясь, что здесь его никто не увидит за столь неблаговидным занятием, как приобретение пары поношенных штиблет.
Рынок встретил Николая Ивановича несуразным галдежом; какие-то фигуры хватали друг друга за руки, за полы, что-то показывали, убеждали; все толкались; почему-то большая часть торговли проходила не в открытую, а из-под полы; ничего нельзя было понять... Но кое-где в этой сутолоке мелькали ботинки и даже сапоги. Николай Иванович начал приглядываться, смущенно про себя усмехаясь: представилось, что и у него взгляд стал хищный...
Если бы он был одет поприличнее и носил форменную учительскую фуражку, его, конечно, разглядели бы издалека. Но Николай Иванович до того слился с серой, замурзанной базарной толпой, что стал прямо-таки невидимкой, и в таком виде неожиданно напоролся на двух мальчиков-колонистов. Николай Иванович знал их мало, они были не то из второго, не то из третьего эшелона, кажется, москвичи. Эти два мальчика торговали американскими сигаретами.
Мальчики должны были быть на занятиях, но угнетало Николая Ивановича не это, а чувство стыда. В колонии началось воровство, сигареты были явно краденые...
Первым движением его было схватить их за руки, но он решил посмотреть, что будет дальше. Такие сигареты стоили сорок копеек пачка. Только их нигде не было. Мальчики торговали поштучно, каждая сигарета — гривенник. В пачке — двадцать штук, чистый доход — рубль шестьдесят. Торговля шла очень бойко...
Николай Иванович подошел и молча протянул двугривенный. Ближний к нему мальчик замешкался, открывая новую пачку, но другой узнал учителя, толкнул напарника, и они привычно юркнули в толпу с такой быстротой, что рука Николая Ивановича с двугривенным не успела даже опуститься...
Ни о какой обуви Николай Иванович не мог теперь думать и побежал на окраину, в усадьбу, где размещалась колония... Но по дороге передумал и свернул еще на один рынок. Там ему удалось увидеть более странную картину.
С десяток незнакомых Николаю Ивановичу беспризорников толклись в грязном проходе между рыночной фотографией и лавкой,
В этот момент Николая Ивановича заметили.
— Шухер! — взвизгнул кто-то из беспризорников.
Гмыря, подхватив ящик, явно хотел смыться, но Николай Иванович его окликнул:
— Гмыря, бессмысленно.
Разговор с ним, впрочем, ничего не дал. Ростик все начисто отрицал. Никаких сигарет он не видел. В доказательство он потряс пустым ящиком. Беспризорники хотели отнять у него этот ящик. Спасибо Николаю Ивановичу, что подошел, выручил. Ящик Гмыря купил за свои кровные, чтобы научиться хоть чистить людям ботинки и зарабатывать на пропитание, не вечно же сидеть у американцев на шее. Врал Ростик вдохновенно, без запинок, давал возможность его пожалеть и почувствовать, какой он патриот... Николай Иванович попробовал внушить Гмыре моральные прописи на тему «не укради», но сразу понял, что от морали Гмыря начинает только дремать... Тогда Николай Иванович сменил пластинку.
— Сигареты американские, — сказал он, сжимая кулаки от беспомощной ярости. — Краденные у американцев. Ты подумал, что будет? Вас всех выгонят! Пойдешь проситься к тем же беспризорникам, а они тебе по шее!
— Я воровал? — заныл Ростик. — Докажите. Как что, так Гмыря виноват...
— Не притворяйся, негодяй! — не выдержал Николай Иванович, хватая Ростика за плечо. — Топишь нас в грязи перед американцами.
— Вы чего деретесь? — захныкал Ростик. — Ну, бейте, если ваша сила, Гмырю все бьют, Гмыря все выдержит...
— В колонию не смей возвращаться! — пригрозил Николай Иванович, мучаясь сознанием своего бессилия. — Выгоню...
Ему показалось, что Гмыря заплакал, и Николай Иванович пожалел, что был слишком горяч. Но когда учитель ушел, Ростик плюнул ему вслед с крайним пренебрежением: «Выгнал один такой...» — и свистнул своим рабам. Беспризорники один за другим сползлись, волоча Ростику новую выручку.
Трое отчитались благополучно, на четвертого Ростик поднял злые глаза:
— Шестьдесят копеек затырил?
— У меня Кривой отнял...
Кривой был грозой рынка, бандит. Но Ростик почему-то и его не испугался.
— Стань в сторону, — сказал он провинившемуся.
Через несколько минут кара настигла еще одного беспризорника. У него недоставало всего пятиалтынного, и мальчишка божился, что быть такого не может, выворачивал шапку, лохмотья, но пятнадцати копеек найти не мог.
— Стань в сторону, — велел и ему Ростик.
— Прости на первый раз, я отработаю, — молил мальчик, но Ростик молча повел глазами, и бедняга ему повиновался, тем более что подталкивали другие, счастливые.