«Из пламя и света»

Сизова Магдалина Ивановна

Тут уж сторож не выдержал. Он сердито плюнул и, проворчав что-то, пошел спать.

А господин дошел, оглядываясь, до середины боковой аллеи и остановился перед скамейкой, на которой, вытянув ноги, спал, похрапывая, по-видимому, приезжий, одетый в новый костюм, с ярким галстуком на шее. Руки его, протянутые вдоль тела, были не только грязны, но и расцарапаны.

Подойдя к нему, первый господин громко кашлянул и высморкался. Но так как спящий этого не услыхал, он нагнулся к самому его уху и громко произнес:

— Р-разрешите

прикурить!

Приезжий открыл глаза и вскочил на ноги, еще ничего не понимая.

— Ишь, развалился по самой середке аллеи, как черт его знает что! — сказал первый.

— Виноват. Под самое утро сон одолел-с.

— А ты держись в исправности. Тут публика скоро начнет собираться.

Он закурил и присел на скамейку.

— Рассказывай все по порядку.

— Приехал вчерась, аккурат в самый дождик.

— Один?

— С денщиком, да сродственник его с ним, Столыпин, офицер.

— Где остановились?

— Перво-наперво у Найтаки, а после домик сняли наверху, возле верзилинского саду, изволите знать.

— Это где Мартынов с Глебовым квартируют?

— Вот, вот, как есть напротив. Забор там… — Он с опаской посмотрел на свои брюки. — Черт его знает… с гвоздями поверху!..

— Так, все понятно, На заборе сидел?

— Снизу ничего не видать было.

— Ты через людей старайся, через денщика его что-нибудь насчет друзей да насчет писания узнать. Понял?

— Никак невозможно-с через денщика. Он своему барину, извините за выражение, хуже собаки предан. Так в глаза и смотрит.

— Ты красненькую покажи.

— Не поможет, ваше благородие, это нечего и в мечтах держать. Как бы еще в морду не дал.

— Ну, ты ладно, ты полегче. На вот тебе за дежурство. Да узнавай лучше, нечего даром хлеб есть. Господин полковник нонче спрашивать будут.

— Что вы, ваше благородие, разве я не стараюсь!

— Там поглядим. Николай Егорыч приказали через неделю дать сведения. А ждать будет нас не в ресторации, а у генеральши, там удобнее. Понятно?

— Это которая Мерлини?

— Ну, ты поори еще погромче!..

— Виноват…

— То-то! По сторонам поглядывать надо. — Он вынул из бумажника маленький клочок бумаги, на котором было написано одно слово: «Иридия», посмотрел, перевернул бумажку и проговорил: — Черт его знает, имя, что ль, такое или земля какая запрещенная — этого и сам господин полковник не поймет!

Сердито бросив бумажку, он заложил руку с тростью за спину и пошел, насвистывая, мимо скамейки, на которой сидел, сняв фуражку, молодой офицер.

Это был старший помощник жандармского подполковника Кувшинникова, присланного из Петербурга «со специальной целью».

* * *

Лермонтов все не уходил. Над вершиной Машука вставало легкое облако, розовое от лучей еще невидимого солнца. Голубоватая дымка утреннего тумана окутывала

подножие горы. Но солнце уже позолотило верхушки Бештау.

Восторженный птичий голос, повторяя все одну и ту же непонятную фразу, несся откуда-то сверху, со старой чинары. И с тонкой ветки высокого тополя, качавшегося от утреннего ветра, ему отвечал другой, и казалось, что повторял он с восторгом: «Видел Иридию! Я видел Иридию!»

Лермонтов слушал эти голоса со счастливым лицом и смотрел на верхушку чинары, куда упал первый солнечный луч.

ГЛАВА 15

В первое утро после их приезда в Пятигорске прошел дождь. На площадке у Елизаветинского источника, где собиралось обычно все здешнее «водяное общество» и откуда в ясные дни открывалась панорама горных вершин, в это утро публика появилась рано. В небольшой группе дам молодой гвардеец с рукой на перевязи громко рассказывал:

— Да, были жаркие дела, могу вас уверить! Пули летали вокруг стаями, как мухи!

Молодой гвардеец снял фуражку.

— Вот, не угодно ли посмотреть, — пробита пулей на вершок от головы.

Дамы ахали, закрывая глаза.

— Вот под Валериком бой был! Там поручик один заколдованный — всегда впереди всех на завалы бросался. Самые опасные поручения ему давали, и ни разу ни одна пуля его даже не оцарапала! Горцы этого молодца как огня боялись. «Диким атаманом» прозвали.

— Что же, он в самом деле какой-нибудь дикарь? — спросила одна из дам.

— Напротив, — ответил ей с улыбкой гвардеец. — Хотя и не титулованный, но вполне светский человек, его бабка — урожденная Столыпина.

— Как! — воскликнула, вскочив со скамейки, совсем молоденькая девушка, почти девочка, с белокурыми локонами. — Неужели это был Мишель Лермонтов? Возможно ли это?

— Отчего же, Надин? Я всегда находила, что в Мишеле есть что-то героическое. Я и сестре твоей это говорила. Ты помнишь, Эмили? — сказала весьма представительная дама, постоянная жительница Пятигорска Мария Ивановна Верзилина.

Эмилия, очень красивая девушка с тонкими чертами смуглого лица, ответила, что очень хорошо помнит, и все стали просить гвардейца рассказать подробно о сражении при Валерике. Но в эту минуту на противоположном конце площадки показались князь Васильчиков с Глебовым, и общее внимание обратилось к ним.

— А, князь! — крикнула весело Надин. — Идите-ка скорее сюда! Вы услышите преинтересный рассказ, и знаете о ком? О Мишеле Лермонтове!

— Mesdames! — ответил, приближаясь, Васильчиков. — Совсем недавно я слушал рассказы о нем в Петербурге, где все говорят о его книге стихов и прозы — все! Даже Василий Андреевич Жуковский рассказывал о нем наследнику, а теперь его слава долетела и сюда. Вы еще не видели его книгу?