Виктор Пронин
Из самых лучших побуждений

События, о которых пойдет речь, начались с того, что у участкового инспектора Ильи Николаевича Фартусова на кухне сломался кран. Повертев ручки, постучав по ним отверткой, кусачками, ключами, он убедился в полной своей беспомощности и отправился к слесарю Женьке Дуплову. Фартусову он не нравился. Длинный, разболтанный, вечно покрикивающий, поплевывающий, посвистывающий. К нему на поклон отправлялись как к барину, с подношениями. Женька дары осматривал придирчиво, мог и пожурить: дескать,

Женька Дуплов обосновался в полуподвале пятиэтажного дома. Произошло это совсем недавно, и Фартусов, придя сюда впервые, присматривался, чувствуя, что ему еще придется здесь побывать. Дверь оказалась обитой железом, возле щели красовалась надпись, сделанная масляной краской: «Для заявок». «Ишь ты! – восхитился Фартусов. – Оказывается, не всегда и примет товарищ Дуплов».

– Не помешал? – Фартусов возник на пороге, улыбаясь широко и доброжелательно. Но то, что он увидел, если и не насторожило его, то озадачило. Хозяин почти лежал в старом кресле, выброшенном кем-то за ненадобностью. Свесив ноги со стола, сидел первый нарушитель спокойствия Жорка Мастаков – черноглазый, со свернутым носом и нечесаными патлами. Его дружок Ванька Жаворонков вертел тиски. Все улыбались, были довольны друг другом, хотя Жорке и Ваньке вместе было примерно столько же лет, сколько одному Дуплову.

Фартусов сразу понял, что все замолчали вовсе не из большого уважения к нему. Перед ним сидели противники. Возможно, они никогда не нарушали законов и никогда их не нарушат, но между ними было какое-то единение, и он, Фартусов, явно был лишним.

В начале своей деятельности Фартусов переживал, чувствуя отторгнутость, искал причины, но потом понял, что подобное отношение – естественное и здоровое. Сама должность делала его носителем чрезвычайных событий. Ведь не приходит участковый инспектор среди ночи с радостными известиями, и для вручения наград людей приглашают вовсе не в отделение милиции, что делать!

– Привет, начальник! – Женька поднялся из ободранного кресла, почтительно протянул руку.

– Вот, краник потек. – Фартусов развернул газетный кулек, в который были ссыпаны винтики, гаечки, прокладки. – Понимаешь, Евгений, в чем дело...

– Все понимаю. Не ты первый, начальник, не ты последний. С такими краниками здесь уж весь дом перебывал. У тебя это гнилье еще долго продержалось. Редко пользуешься, наверно? Все недосуг? Все в бегах?

– Надо, – вздохнул Фартусов. Последние слова Женьки ему не понравились. Было в них что-то нехорошее, снисходительное. А этого Фартусов не терпел.

– Я смотрю, Илюшка, мы с тобой первые люди в нашем микрорайоне! – Женька легонько похлопал Фартусова по плечу, чем вызвал опасливый восторг мальчишек. – Без тебя обходиться не могут, а уж без меня и подавно. Хотя кое-кто, наверно, не прочь твою должность сократить, а? – Дуплов был на голову выше Фартусова, уже начал лысеть, но не придавал значения этому печальному обстоятельству, поскольку

– Не торопитесь, ребята, я ухожу. Не буду вам мешать разговоры разговаривать, – сказал Фартусов, заметив, что мальчишки начали тихонько пробираться к выходу.

– Да какая там беседа! – воскликнул Дуплов. – Забежали ребята на минутку от жары спрятаться, дух перевести – вот и все. С ними побеседуешь, как же! Тюлька недосоленная.

И эти слова не понравились Фартусову. Непонятно, зачем Женьке оправдываться? Ясно же, что ребята сидели давно и никуда не собирались уходить.

– Ладно, вместе пойдем, – сказал Фартусов. – Значит, зайдешь, да, Евгений?

– О чем речь!

Выйдя на яркое солнце и привыкнув к свету, Фартусов обнаружил, что рядом стоит только Жорка. Ваньки Жаворонкова нигде не было.

– А где дружок твой?

– Какой дружок? – На участкового смотрели бесстыже-невинные глаза мальчишки.

– Ага, понятно. Присядем? – Фартусов показал на скамейку.

– Вообще-то я тороплюсь... И это... Всякие дела... Может, как-нибудь в другой раз?

– Присядем. – Фартусов положил Жорке руку на плечо, чтобы и он не растворился в слепящем солнечном свете. – Как поживаешь, Георгий? – спросил он, когда Жорка все-таки дал себя уговорить и они расположились на горячей скамейке.

– Как когда... По-разному...

– По-разному – это хорошо. Но слухи ходят, что тебя все как-то в одну сторону заносит.

– Какую сторону?

– Криминальную, Георгий. Как раз по моей специальности. Говорят, в книжном магазине ты того... Открытки... Целую пачку поздравительных открыток... По случаю Восьмого марта... Сколько же тебе женщин поздравить надо было, а, Георгий?

– Наговаривают. – Кривоватый Жоркин нос повело в сторону.

– И это... на чужом балконе тебя видели.

– Кто видел?

– Спросил бы лучше – на каком балконе, на чьем, когда... А ты сразу – кто видел? В таких случаях мои знакомые ребята говорят – раскололся. Видишь, как дом построили, – ловкому человеку ничего не стоит с одного балкона на другой перебраться. Оно бы ничего, но некоторые, представляешь, Георгий, двери из квартиры на балкон оставляют открытыми – жара. Вот простаки, верно? Заходи – не хочу!

– Никуда я не заходил!

– Это хорошо, – одобрил Фартусов. – А то некоторые заходят. Да, а как отец поживает?

– Хворает.

– Лечить надо.

– Да он уж подлечился... Вроде полегчало.

– Ему вообще не мешало бы заняться лечением, как думаешь?

– А! – Жорка раздраженно махнул рукой. – Не берут его. Говорят, недостаточно спился. Вот когда сопьется вконец или пришибет кого – вот тогда, говорят, пожалуйста, милости просим! – Жорка произнес, наверное, самые жесткие слова за всю свою четырнадцатилетнюю жизнь.

– Врет твой папаша как сивый мерин. – Фартусов снял фуражку, подставил лицо солнцу. – Я сам ему направление вручил.