Из Сибири. Остров Сахалин. 1889-1894
Шрифт:
– Я человек несчастный, я человек убитый… За что же это меня наказывают?
Вот уже какое-то странное вытягивание шеи, звуки рвоты… Прохоров не произносит ни одного слова, а только мычит и хрипит; кажется, что с начала наказания прошла целая вечность, но надзиратель кричит только: «Сорок два! Сорок три!» До девяноста далеко. Я выхожу наружу. Кругом на улице тихо, и раздирающие звуки из надзирательской, мне кажется, проносятся по всему Дуэ. Вот прошел мимо каторжный в вольном платье, мельком взглянул на надзирательскую, и на лице его и даже в походке выразился ужас. Вхожу опять в надзирательскую, потом опять выхожу, а надзиратель всё еще считает.
Наконец девяносто. Прохорову быстро распутывают руки и ноги и помогают ему подняться. Место, по которому били, сине-багрово от кровоподтеков и кровоточит. Зубы стучат, лицо желтое, мокрое, глаза блуждают. Когда ему дают капель, он судорожно кусает стакан… Помочили ему голову и повели в околоток.
– Это за убийство, а за побег еще будет особо, – поясняют мне, когда мы возвращаемся домой.
– Люблю смотреть, как их наказывают! – говорит радостно военный фельдшер, очень довольный, что насытился отвратительным зрелищем. – Люблю! Это такие негодяи, мерзавцы… вешать их!
От
607
…я не замечал, чтобы чиновники с университетским образованием относились к экзекуциям иначе, чем военные фельдшера или кончившие курс в юнкерских училищах… – У Чехова были совершенно реальные впечатления для подобных обобщений: он знал об экзекуциях, совершенных в Корсаковском округе с разрешения И. И. Белого, окончившего юридический факультет Петербургского университета (см. примеч. к стр. 186), А. Н. Надежницким, помощником смотрителя Корсаковской тюрьмы, окончившим юнкерское училище (см. примеч. к стр. 330). Наконец, сам присутствовал при наказании, руководимом бывшим фельдшером С. О. Казарским, смотрителем Дуйской тюрьмы.
608
…другой, старик, говорил арестанту с злорадством: «Что ты кричишь, господь с тобой? Ничего, ничего, поддержись! Всыпь ему, всыпь! Жигани его!» – Чехов имел в виду А. С. Фельдмана (см. о нем вступит. статью к «Острову Сахалину», стр. 796), о котором в печать проникали (со слов сахалинцев) отзывы как о «жестоком, хитром и злом тюремщике»; во время наказания он расхаживал по надзирательской, произносил: «полежи, голубчик» и командовал палачу с хладнокровной издевающейся жестокостью: «крепче, реже» («Владивосток», 1897, № 39, 28 сентября; «Одесский листок», 1897, №№ 239, 266, 9 октября, 6 ноября).
609
Третий велел привязывать арестанта к скамье ~ уходил куда-нибудь на час-другой, потом возвращался и давал остальные. – По-видимому, речь идет о С. О. Казарском. В. Дорошевич писал, что он во время экзекуции делал паузы, медленно курил папиросу, уходил обедать и, возвращаясь, заканчивал наказание («Сахалин», ч. II, стр. 196, 224).
610
Ядринцев рассказывает про некоего Демидова,[831] который, чтобы раскрыть все подробности одного преступления, пытал через палача жену убийцы, которая была женщина свободная, пришедшая в Сибирь с мужем добровольно и, следовательно, избавленная от телесного наказания; потом он пытал 11-тилетнюю дочь убийцы; девочку держали на воздухе, и палач сек ее розгой с головы до пят; ребенку даже было дано несколько ударов плетью, и когда она попросила пить, ей подали соленого омуля. Плетей дано было бы и больше, если бы сам палач не отказался продолжать бить. «И между тем, – говорит Ядринцев, – жестокость Демидова есть естественное последствие того воспитания, которое он должен был получить, долго управляя ссыльного массой» («Положение ссыльных в Сибири». – «Вестник Европы», 1875 г., кн. XI и XII). Власов рассказывает в своем отчете про поручика Евфонова,[832] слабость которого, «с одной стороны, привела к тому, что казарма, в которой жили каторжные, обратилась в кабак с карточного игрой и вертеп преступлений разного рода, а с другой – порывистая его жестокость вызвала ожесточение со стороны каторжных. Один из преступников, желая избавиться от неумеренного количества розог, убил надзирателя перед наказанием».
Теперешний начальник острова ген. Кононович всегда против телесных наказаний. Когда ему представляют на утверждение приговоры полицейских управлений и хабаровского суда, то он обыкновенно пишет: «Утверждаю, кроме телесного наказания». К сожалению, за недосугом, он очень редко бывает в тюрьмах и не знает, как часто у него на острове, даже в 200–300 шагах от его квартиры, секут людей розгами, и о числе наказанных судит только по ведомостям. Однажды, когда я сидел у него в гостиной, он в присутствии некоторых чиновников и одного приезжего горного инженера[833] сказал мне:
– У нас, на Сахалине, прибегают к телесным наказаниям чрезвычайно редко, почти никогда.
В состав военно-полевого суда входят местные офицеры по назначению начальника острова; военно-судное дело вместе с приговором суда посылается на конфирмацию генерал-губернатору. В прежнее время приговоренные по два, по три года томились в карцерах, ожидая конфирмации, теперь же судьба их решается по телеграфу. Обычный приговор военно-полевого суда – смертная казнь через повешение. Генерал-губернатор иногда смягчает приговор, заменяя казнь ста плетями, прикованием к тачке и содержанием в разряде испытуемых без срока. Если приговорен к казни убийца, то приговор смягчается очень редко. «Убийц я вешаю», – сказал мне генерал-губернатор.
Накануне казни, вечером и ночью, приговоренного
«В начале моей деятельности, когда мне еще было 25 лет, пришлось мне однажды напутствовать в Воеводской тюрьме двух приговоренных к повешению за убийство поселенца из-за рубля сорока копеек. Вошел я к ним в карцер и струсил с непривычки; велел не затворять за собой дверей и не уходить часовому. А они мне:
611
Один священник рассказывал мне ~ боялся в темную комнату входить. – Рассказ священника Дуйской церкви Георгия Сальникова (о. Егора) или о. Ираклия о смертной казни, совершенной в сентябре 1885 г. См. упоминание о ней в газ. «Владивосток» (№ 38, 22 сентября). На этот номер газеты Чехов (по другому поводу) ссылается на стр. 354.
– Не бойтесь, батюшка, мы вас не убьем. Садитесь.
Спрашиваю: где же сесть? Указывают на нары. Я сел на бочонок с водой, потом, набравшись духу, сел на нары между обоими преступниками. Спросил, какой губернии, то да сё, потом стал напутствовать. Только во время исповеди гляжу – проносят мимо окна столбы для виселицы и всякие эти принадлежности.
– Что это? – спрашивают арестанты.
– Это, говорю им, должно быть, у смотрителя строят что-нибудь.
– Нет, батюшка, это нас вешать. Вот что, батюшка, нельзя ли нам водочки выпить?
– Не знаю, говорю, пойду спрошу.
Я пошел к полковнику Л. [612] и сказал ему, что приговоренные хотят выпить. Полковник дал мне бутылку и, чтобы разговоров не было, приказал разводящему увести часового. Я достал рюмку у караульного и пошел в карцер к арестантам. Налил рюмку.
– Нет, говорят, батюшка, выкушайте вы сначала, а то мы пить не станем.
Пришлось выпить рюмку. А закусить нечем.
– Ну, говорят, от водки мысли прояснились.
После этого продолжаю их напутствовать. Говорю с ними час-другой. Вдруг команда:
612
полковник Л. – в середине 1880-х годов начальником Дуйской военной команды был полковник Лохвицкий (Д/В, ф. 1133, оп. 1, ед. хр. 49, л. 1).
– Выводить!
Потом, когда их повесили, я с непривычки долго боялся в темную комнату входить».
Страх смерти и обстановка казни действуют на приговоренных угнетающим образом. На Сахалине еще не было случая, чтобы преступник шел на казнь бодро. У каторжного Черношея, убийцы лавочника Никитина, когда перед казнью вели его из Александровска в Дуэ, сделались спазмы мочевого пузыря, и он то и дело останавливался; его товарищ по преступлению Кинжалов стал заговариваться. [613] Перед казнью надевают саван, читают отходную. Когда казнили убийц Никитина, то один из них не вынес отходной и упал в обморок. Самому молодому из убийц, Пазухину, уже после того, как на него был надет саван и прочли ему отходную, было объявлено, что он помилован; казнь ему была заменена другим наказанием. Но сколько должен был пережить в короткое время этот человек! Всю ночь разговор со священниками, торжественность исповеди, под утро полстакана водки, команда «выводи», саван, отходная, потом радость по случаю помилования и тотчас же после казни товарищей сто плетей, после пятого удара обморок и в конце концов прикование к тачке.
613
У каторжного Черношея ~ Кинжалов стал заговариваться – Черношей, Кинжалов, Пазухин и Марин убили лавочника Никитина 13 ноября 1888 г. Казнены 27 марта 1889 г. Пазухин прикован к тачке (Д/В, ф. 1133, оп. 1, ед. хр. 429, лл. 105, 120. Об их преступлении и приговоре см. примеч. к стр. 90).
В Корсаковском округе за убийство айно было приговорено к смертной казни 11 человек. [614] Всю ночь накануне казни чиновники и офицеры не спали, ходили друг к другу, пили чай. Было общее томление, и никто не находил себе места. Двое из приговоренных отравились борцом – большая неприятность для военной команды, на ответственности которой находились приговоренные. Начальник округа слышал ночью суматоху, и ему было доложено, что двое отравились, но всё же перед самою казнью, когда все собрались около виселиц, должен был задать начальнику команды вопрос: [615]
614
В Корсаковском округе за убийство айно было приговорено к смертной казни 11 человек. – Об этом деле см. примеч. к стр. 328.
615
Начальник округа слышал ночью суматоху ~ должен был задать начальнику команды вопрос – Начальником Корсаковского округа был И. И. Белый; начальником Корсаковской военной команды – подполковник Слепушкин.
– Приговорено было к смертной казни одиннадцать, а тут я вижу только девять. Где же остальные два?
Начальник команды, вместо того чтобы ответить ему так же официально, забормотал нервно:
– Ну, повесьте меня самого. Повесьте меня…
Было раннее октябрьское утро, серое, холодное, темное. У приговоренных от ужаса лица желтые и шевелятся волосы на голове. Чиновник читает приговор, дрожит от волнения и заикается оттого, что плохо видит. Священник в черной ризе [616] дает всем девяти поцеловать крест и шепчет, обращаясь к начальнику округа:
616
Священник в черной ризе ~ Ради бога отпустите, не могу… – Священник, присутствовавший при этой казни, – о. Александр (Александр Фаддеев) или о. Ираклий.