Из смерти в жизнь… Войны и судьбы
Шрифт:
Комбат докладывает по телефону командиру полка: «Взять высоту невозможно. У нас очень много раненых, убитых…». Тот орёт (даже я это услышал): «Я тебе приказываю взять высоту!..». Мат, угрозы… Комбат из оставшихся солдат опять начинает собирать штурмовые группы. Готовятся, готовятся, поднимаются, бегут… Опять шквальный огонь сверху, опять раненые, опять убитые. И так продолжалось три дня и две ночи подряд…
Я уже так измотался, что по полю боя бегать не мог, раненые сами ко мне приползали или их приносили. Помощь им я оказывал даже не в землянке, а прямо на земле, за бугорком. Не было ни одной минуты спокойной. Вокруг меня писарь батальона всё время бегал, писал, писал… Это так ему приходилось
Высоту мы так и не взяли. Попытка овладеть хорошо укреплёнными позициями «на ура» и не могла привести к успеху. Тактически задача явно решалась неправильно. Я и тогда догадывался об этом, а окончательно понял это в последний период войны, когда мы наконец-то научились воевать и беречь людей.
Настроение у всех было ужасное: в этом бою многие потеряли хороших товарищей. Среди тяжелораненых был мой друг – лейтенант Лебединский. Ранен он был в живот. Его принесли на носилках минут через сорок-пятьдесят после начала наступления. Лежит абсолютно белый, как мел. Едва-едва отвечает на мои вопросы, постоянно стонет от боли и абсолютно безучастен ко всему вокруг. Я понимал, что до вечера, когда за ранеными прибудет транспорт, он не доживёт. Собрал почти всех своих санитаров-носильщиков и отправил его на носилках в тыл. Идти им надо было километра три. Позже санитары сказали, что Лебединский скончался. Как я расстроился!.. (Но чего только ни случалось на войне! Когда почти через сорок лет после войны я приехал в Севастополь на встречу ветеранов, то увидел его… живого!)
После того как немцы отбили все наши атаки, снова наступило затишье. Иной раз почему-то казалось, что никакой войны нет, а мы здесь на маневрах и отрабатываем задачи по тактике. Март в этих краях бывает тёплым и солнечным. По ночам случались заморозки, а днём было очень хорошо. Почти как летом. Так хотелось раздеться, лежать, загорать и ни о чём не думать… А потом сбегать на пляж, искупаться – ведь море совсем рядом. Вспомнился Ленинград, родители, моя знакомая Наденька Серебрякова… Где она сейчас? Почему не ответила ни на одно моё письмо? (Из дома я получал письма редко и даже не догадывался, что в это время Ленинград был в блокаде, а мои родные переживают страшный голод.) Хотелось съездить домой, помочь родителям в эти трудные дни, увидеть Наденьку…
Размечтавшись однажды, я не сразу обратил внимание, что за мной пришёл вестовой. Вызывал старший врач: я должен был временно передать свои обязанности прибывшему из санитарной роты военфельдшеру Коротееву и следовать в полковой медицинский пункт. Я ни разу не был в тылах полка, но знал, что дорога в Инкерман длиной в три-четыре километра шла у основания высоты Сахарная Головка. Так не хотелось идти эти километры по жаре! Я решил срезать и махнуть прямо через высоту. Это было опасно, потому что пришлось бы идти на глазах у немцев, но дорога сокращалась больше чем на километр.
Только я забрался на высоту – передо мной разорвались три снаряда! Вокруг никого не было. Стало ясно, что немцы вели огонь именно по мне. Такие случаи у нас уже бывали. Рассказывали, что однажды немецкий самолёт до тех пор гонялся за солдатом, пока не расстрелял его из пулемёта. Мне пришлось залечь.
Как выяснилось, мне предстоял неприятный разговор с высоким начальством – начальником санитарного отдела армии, военврачом 1-го ранга Соколовским. Суть была в следующем: месяца два назад ко мне обратился солдат-азербайджанец с жалобами на здоровье: «Савсэм болной я, савсэм болной…». Где и что у него болит, разобраться было трудно. По-русски он почти не говорил, а «поболеть» его земляки очень любили. Осмотреть его, как положено, здесь, на передовой, не было никакой возможности. Но интуитивно я чувствовал, что он действительно болен, поэтому решил отправить его на ПМП (полковой медицинский пункт. – Ред.) к своему товарищу-врачу на консультацию. А смеха ради в графе «диагноз» написал: «А кто его знает?!.».
(Наши солдаты-кавказцы в боях за Родину высокий патриотизм проявляли не часто. В начале своей фельдшерской деятельности я старался быть предельно внимательным и часто отправлял больных в госпиталь. Но мой диагноз не всегда подтверждался – некоторых солдат, направленных мною, сразу выписывали из госпиталя с диагнозом «здоров». И вскоре я потерял всякое доверие к их жалобам и соответственно относился к этому. А когда начинались бои и надо было успевать оказывать помощь раненым, обычные больные как-то сами собой ушли на второй план. Да и было их тогда совсем немного.)
Оказалось, что мой больной-азербайджанец с направлением с отметкой «БМП-2» (батальонный медицинский пункт № 2) заблудился и попал в медсанбат другого соединения. Там моё злополучное направление во время обхода больных и раненых показали командующему Приморской армии генерал-майору Петрову. А солдат-то оказался действительно тяжело больным! Поэтому генерал Петров приказал найти этого «докторишку» и строго наказать. Начались поиски по всей Приморской армии. Из направления установили, что оно исходило из 2-го батальона неизвестно какого полка неизвестно какой дивизии. Подпись моя была неразборчивая, но фамилию врача, к которому я направлял своего больного, сумели прочитать. Вот через него меня и нашли…
Попасть в тыл с передовой, хотя бы ненадолго, для нас, фронтовиков, было недосягаемой мечтой. Но лично мне такая командировка ничего хорошего не предвещала…
И вот я – в Севастополе, в котором никогда раньше не был. Конечно, было интересно буквально всё: как выглядит прифронтовой город, работают ли магазины, парикмахерские (старший врач полка настоятельно рекомендовал мне привести себя в порядок, прежде чем появиться перед высоким начальством). Хотелось отправить телеграмму домой, сообщить родным, что я воюю именно в Севастополе. Во фронтовых письмах сообщать место дислокации части не разрешалось, письма тщательно проверяла цензура.
Город был залит солнцем, чистый и уютный! На улицах повсюду пешеходы, военные патрули: лица у всех серьёзные, сосредоточенные, все куда-то спешат. Особенно я почему-то поразился показавшемуся из-за угла севастопольскому трамвайчику. Маленький, он медленно ехал по своему маршруту, тоненько и часто позванивая…
Магазины в городе работали. Побывал я и в парикмахерской, и телеграмму домой удалось отправить. В ней написал: «Жив здоров телеграфируйте Севастополь до востребования». (Эту телеграмму родные получили, она до сих пор хранится в моих архивах.) Такая относительно мирная обстановка мысленно вернула меня к довоенным дням в Ленинграде. Неужели где-то рядом, всего-то в шести-семи километрах отсюда, сейчас идёт бой? Здесь в это не верилось…