Из собрания детективов «Радуги». Том 2
Шрифт:
— Понимаю, я мог спрятать пестик в кармане.
Сантамария не поддался на эту печаль и безысходность в голосе.
— А что здесь?
— Перчатки. Можете взять их. Кстати, если вы хотите произвести в моем доме обыск…
— Пока еще до этого не дошло, — сказал Сантамария.
— В любом случае вы там ничего не найдете. — Правда, сказал он это без всякого вызова. — Я сам Лелло не писал, а несколько открыток и записок, которые за три года получил от него, выбросил. Стараюсь избавляться
— Вы знаете, что Ривьера оставил вам в дверях записку?
— Да, он мне об этом говорил. Ему показалось, что мы недостаточно точно условились. Он имел обыкновение все усложнять.
— Итак, вы решили съездить вместе в «Балун»?
— Разумеется… Еще в четверг вечером. Лелло хотел поискать там что-нибудь любопытное для моего дома в Монферрато.
— Который еще не обставлен?
— Почти что обставлен. Но Лелло питал слабость к безделушкам «Балуна». Он часто ездил туда один, иногда с коллегами.
— А вы?
— Я не ездил.
Сантамария вспомнил, что еще в четверг Кампи как бы вскользь дал ему понять, что он в «Балуне» прежде ни разу не бывал. Значит, предложение наведаться в «Балун» могло исходить только от Ривьеры.
— После четверга и до сегодняшнего утра вы больше не виделись?
— Нет, — ответил Кампи. — Я вернулся из Монферрато усталый и сразу лег спать. Сегодня утром Лелло сказал, что звонил мне вчера, чтобы окончательно договориться о встрече. Но я по давней своей привычке отключил телефон.
— Вы не могли перепутать место и время встречи?
— Мы условились встретиться примерно в полдень, в кафе. Мне казалось, что все абсолютно ясно. Но Лелло был человек педантичный и беспокойный. И у него, надо признать, были на то основания — ведь я довольно рассеянный… Он решил, что мы неверно поняли друг друга, и оставил мне записку, на тот случай, если я по забывчивости заеду сначала за ним. Он всегда беспричинно сам себе усложнял жизнь.
— А он не мог позвонить вам сегодня утром?
— Он вышел рано и, видимо, не хотел меня будить.
— Понятно, — сказал Сантамария.
Он и в самом деле понимал, как мудро ведет себя Массимо, и восхищался его стратегическим талантом. Из слов Массимо становилось очевидно: привязанность не была взаимной и все страхи, сомнения, боль испытывал только Ривьера. Он же, Массимо, лишь терпеливо сносил это обожание, докучливые записки, упреки. И настолько от всего этого уставал, что часто даже отключал телефон. («Преступление на почве страсти? Смешно говорить о страсти с моей стороны, комиссар, после трех лет знакомства!»)
— Вы знакомы с Ривьерой три года?
— Да, примерно так.
— И часто вы виделись?
— Почти каждый день. Во всяком случае, перезванивались очень часто.
— Вы давали Ривьере деньги?
Кампи не возмутила грубость вопроса.
— Нет, я лишь порой делал ему подарки и покупал билеты на самолет. Лелло дорожил своей независимостью. — Он слегка улыбнулся. — В этом смысле он был ярым феминистом.
Сантамария никогда об этом не задумывался, но сейчас он вдруг понял, что проблема главенства существует, очевидно, и между гомосексуалистами. И он спросил себя, сколько же понадобится лет, чтобы гомосексуалисты, выступающие в роли женщин, создали движение в защиту эмансипации. Похоже, Ривьера был в этом смысле провозвестником новых времен в своих особых отношениях с Кампи.
— Какие у вас были отношения с Ривьерой? Я хочу сказать, в общем и в целом. Вы не ссорились, ну и тому подобное?
Массимо снова слегка улыбнулся.
— Мы, как говорится, жили в мире и согласии. Каждый считался с интересами другого, хотя иногда мы и…
— Вы и?…
— Лелло был моложе меня, более эмоционален, восторжен, и порой мое… равнодушие к общественным событиям его сердило и даже огорчало. К тому же он служил, вращался… в ином кругу, и это тоже, как вы понимаете…
Сантамария теперь четко уяснил линию Кампи: жалкий служащий, который отчаянно цеплялся за плейбоя со сложнейшим характером. Этот редкий образчик джентльмена и аристократа по рождению, высокообразованный и не чуждый скепсиса, смертельно устал от случайного приключения. («Убийство на почве страсти? Ну что вы, комиссар, в таком случае скорей уж Лелло должен был меня убить».)
— Ривьера был ревнив?
Раз уж синьору Кампи так хочется направить допрос в это русло, почему бы ему не подыграть.
И Кампи, не задумываясь, ответил:
— Да, он был ревнив. Но не в узком смысле слова. К примеру, он ревновал меня к Анне Карле из-за нашей с ней дружбы. Он не представлял себе, что у меня может появиться желание одному провести неделю в Венеции или принять приглашение поехать в Шотландию.
— Значит, он был назойлив, — подсказал Сантамария.
— Нет, вы не подумайте, что бедняга Лелло создавал мне невыносимую жизнь, — тут же оговорился Кампи. — Порой он устраивал мне сцены ревности, но без этого, наверно, не бывает.
Кампи сдался быстро, раньше, чем Сантамария, сообразив, что иначе «выплывет» другой мотив преступления. Не страсть, а отчаяние, презрение к самому себе и к Лелло, ненависть к нему. Возможно, Массимо убил Ривьеру не из ревности и страсти, а потому, что не видел другого пути избавиться от него.
— Вы были… верны Ривьере?