Из собрания детективов «Радуги». Том 2
Шрифт:
— Да, а потому возникает и следующая гипотеза… — сказал Сантамария. — Как я вам уже говорил…
Она вся словно сжалась.
— Гарроне?
— Вот именно. Предположим, что Ривьера узнал или выяснил что-либо об убийстве Гарроне. Ну, к примеру, какую-то мелкую деталь, которой он не придал никакого значения. Он вполне мог рассказать об этом вчера или сегодня утром в «Балуне» убийце архитектора. А убийца здраво или не очень здраво, но рассудил, что по этой детали полиции будет нетрудно до него добраться, если у Ривьеры будет время рассказать о ней другим.
— Особенно если против предполагаемого убийцы уже есть одна небольшая улика, —
Минуту спустя молчание стало невыносимым для обоих. Сантамарии начало казаться, что он попал в мутный водоворот, который сейчас унесет его вместе со столом и стулом.
— Бедный Массимо, — сказала наконец Анна Карла. И добавила: — И я тоже.
— Но ведь это лишь одна из множества гипотез. И потом не забывайте: сегодня утром, кроме вас и Массимо, в «Балуне» были американка и профессор — у них тоже нет алиби. Неизвестно, где они были в решающие минуты. Да и ваш друг из Ивреа также пока не имеет алиби.
Анна Карла пожала плечами.
— Кто будет допрашивать Массимо, вы или ваш коллега? — спросила она.
— Конечно, я.
— Убийство как высокое искусство, — прошептала Анна Карла, глядя в окно. — Кажется, это было тысячу лет назад.
У Сантамарии, напротив, воспоминания об их встрече на залитой солнцем террасе виллы Кампи были совсем свежи. Он не мог заставить себя поверить в виновность Анны Карлы. Внутренне он был убежден, что она стала жертвой трагического стечения обстоятельств.
— Как воспринял случившееся синьор Кампи?
— Мы обменялись с ним всего несколькими словами. По-моему, он потрясен и подавлен.
А может быть, всего лишь напуган? И сейчас прикидывает, какие у него шансы выйти сухим из воды, подумал Сантамария.
— Я постараюсь его успокоить. А пока попрошу вас… — Сантамария поднялся, — повторить старшине Лопрести ваш рассказ для занесения в протокол. Конечно, не все, а лишь то, что связано с утренней поездкой вашей и ваших друзей, где и в какие часы вы находились. Наши методы, — добавил он со вздохом, — увы, весьма однообразны и скучны.
— Я в полном вашем распоряжении, — грустно и насмешливо ответила Анна Карла, также вставая со стула.
Землемер Баукьеро старательно привязал собаку к перилам балкона.
— Если я ее оставлю в квартире, она начнет царапать дверь и обдерет весь лак, — объяснил он полицейскому, не теряя надежды, что тот разрешит ему не ехать.
Но полицейский промолчал. Он вел себя совсем не так, как позавчера. В тот раз он посадил их обоих в машину и даже погладил собаку.
— Она не привыкла оставаться одна, — выпрямившись, сказал Баукьеро и наклонился к собаке. — А ты, глупая, веди себя прилично. Я скоро вернусь.
Собака сначала недоверчиво взглянула на хозяина, а потом бросилась к нему. Кожаный поводок, к которому Баукьеро привязал еще и толстую веревку, натянулся до предела, но выдержал, не порвался. Собака встала на задние лапы и с воем опрокинулась навзничь.
— Идемте, — сказал Баукьеро.
Когда он закрыл дверь на ключ, собака залаяла.
— Ей раньше не приходилось оставаться одной, вот она и не привыкла, — объяснял Баукьеро.
Полицейский снова промолчал. Они спустились по лестнице, и уже возле парадного Баукьеро услышал отчаянный лай, который разносился по всему двору.
На виа Мадзини их ждала машина. Полицейский посадил его
— О, добрый день! Как поживаете? — дружелюбно сказал Баукьеро.
— Добрый день, — хмуро ответил следователь.
Даже руки не протянул. Их всех словно подменили. Машина тронулась. Ребятишки-южане, поблескивая черными любопытными глазенками, молча смотрели вслед.
— Мне нужен переводчик, — сказал Сантамарии Де Пальма, выйдя из кабинета.
— Что, сам не справляешься?
— Я понимаю ровно половину из того, что он говорит. Печально — годы потрачены зря, — ответил Де Пальма.
— Это верно, — сказал Сантамария.
Вот уже несколько лет Де Пальма в свободные часы изучал по пластинкам английский.
— Едва начинаешь говорить с этими американистами на какую-нибудь важную тему, как выясняется, что они все произносят по-особому. А что, в отделе по делам иностранцев никого нет?
Де Пальма чрезвычайно изумился:
— В отделе по делам иностранцев? Зачем они мне?
— Прости, разве ты сам не сказал, что тебе нужен кто-либо знающий английский?
— Английский я и сам знаю. А вот пьемонтский диалект так и не освоил. А ведь уже столько лет живу в Турине.
— С кем же у тебя теперь сложности?
— С этим профессором, — мрачно ответил Де Пальма. — Он говорит то по-английски, то по-пьемонтски. Вероятно, психологи объяснили бы это тем, что под влиянием шока уважаемый профессор вспомнил язык детства. Пожалуйста, зайди на минутку и послушай сам.
У американиста Бонетто были железные нервы. После всех семестров, которые он провел в Америке, в этом кипящем котле, многие страшные вещи не производили на него ни малейшего впечатления: он привык к атмосфере насилия, притерпелся к ней. Он был лично знаком с девушкой — непосредственной свидетельницей убийства Мартина Лютера Кинга, ежедневно в баре питался бок о бок с негром, которого впоследствии ФБР арестовало за хранение взрывчатых веществ. Наконец, он сам нюхал гарь подожженных машин и слезоточивые газы. Однажды вечером в Нью-Йорке он сел в метро спустя полчаса после того, как в одном из вагонов той же линии двое пуэрториканцев поранили друг друга ножами. Не говоря уже о таксисте из Филадельфии, который никак не мог прийти в себя после того, как на него неделю назад напал один наркоман. Эти суровые испытания сделали Бонетто холодным и невозмутимым, «cool», как с восхищением сказал его друг Джеф, когда Бонетто предложил ему прогуляться по Гарлему в ночь расовых беспорядков. Правда, от прогулки их потом отговорили полицейские, оцепившие квартал. Они, кстати сказать, очень похожи на своих итальянских коллег. И те и другие нервозны и чрезмерно возбудимы. А оказавшись в сложной ситуации, буквально теряют голову. Да, итальянские фараоны тоже совсем не cool. Задают ему дурацкие вопросы, настойчиво допытываются, где он был утром. Их тупость приводила Бонетто в тихое бешенство. И все это как раз в тот самый день, когда в его жизнь вошла Шейла — высокая, белокурая, розовощекая, величественная Шейла. О'кэй, о'кэй, он им в сотый раз повторит, что не знал убитого, впервые увидел его сегодня утром и беседовал с ним всего несколько минут. О чем? Да о свежей речной воде, черт побери.