Из собрания детективов «Радуги». Том 2
Шрифт:
— Вы занесены в списки?
— В какие списки? — не понял Реджис.
— Вас когда-нибудь задерживала Полиция нравов?
Реджис напряг все мускулы лица, пытаясь подавить приступ смеха (с чего ему вдруг стало так весело?!), но в конце концов не выдержал и расхохотался, оглушительно громко.
— Не обижайтесь, — захлебываясь, сказал он, — не обижайтесь, но ваши облавы… — Он выпустил из рук конверт, который, словно планер, подлетел и упал у ног Сантамарии, протянул руку, взял со столика стакан воды и отхлебнул глоток. — Простите, комиссар, но если бы вы знали… Я раз пять или шесть попадал в большие облавы, которые вы называете «очистительной
А ведь он прав, подумал Сантамария, вспомнив об облаве, в которой принимал участие. Он наклонился и поднял конверт с двумя датскими марками, адресованный синьору О. Реджису.
— Нет, совсем не вы вызываете у нас страх, — внезапно помрачнев, сказал Реджис.
— Вы собираете марки, синьор Реджис?
— Э-э, есть у меня маленькая коллекция. При моем жалованье я не могу себе позволить большего. Хотите посмотреть? — Не дожидаясь ответа, он соскочил с кровати и подошел к одной из полок. Выбрал один из толстых альбомов в синем переплете под кожу, открыл его и протянул Сантамарии. — Подводная серия… одна из наиболее удачных с эстетической точки зрения. Я ее заказал в Германии, как раз когда произошла ревальвация марки. — Он не колеблясь извлек с полки второй альбом. — Но и серия «Великие побоища» в техническом отношении стоит на таком уровне, о котором мы в Италии можем пока только мечтать. — Он показал на прозрачные карманчики, в которые вместе с марками были вставлены несколько цветных порнографических фотографий. — Но в марках этой серии элемент садизма, честно говоря, слишком велик… — Он закрыл альбом. — Что поделаешь, это всего лишь суррогат. Гарроне всегда мне это говорил. Но только я с моими суррогатами еще цел и невредим, сумел вовремя спастись…
— От чего?
— От этих джунглей…
Он возбужденно и цинично усмехнулся, и Сантамария отчетливо представил себе, как тот ночью прячется в кустах городского парка или же в усыпанной гнилыми листьями яме на холмах.
— Вы по другую сторону баррикад, комиссар, и не знаете, что это такое. Мы живем в страшном мире, в страшном мире, комиссар!… — Он провел рукой по лицу, по отвислым губам. — Тебя могут забить насмерть ногами, проломить голову камнем, всадить в спину нож… Без всякой на то причины, без какой бы то ни было вины. Просто кому-то захотелось позабавиться либо ты попался ему под руку в неудачный момент… Но теперь со всем этим покончено. Эта глава моей жизни закрыта. — Он аккуратно поставил на место оба альбома. — Я довольствуюсь моими суррогатами, и ничего — живу.
— Гарроне тоже интересовался этими… сериями? Вы с ним на этой почве и познакомились?
— О нет! Мы с ним познакомились… на поле боя, если так можно выразиться.
— А-а, значит, и Гарроне был?…
— Нет, Гарроне не был подлинным ночным бродягой. В нем не было… дьявольского начала. Он был, так сказать, сочувствующим, хорошим попутчиком. Но у него было определенное стремление, которое, впрочем, в подсознании есть у всех людей. — Он с вызовом посмотрел на Сантамарию, но тот, зная, что такие типы, как Реджис, всегда готовы вступить в спор за свои «идеалы», предпочел ему не возражать.
— Значит, Гарроне был сочувствующим? — сказал он.
— Гарроне был человеком жадным до всего нового, «экспериментатором», как он сам себя называл. И не боялся риска. Больше того,
О какой игре говорит Реджис? Что ему в точности известно? С такими людьми никогда не поймешь, что они скрывают от других, а что от самих себя. Они живут в мире внезапных взрывов ярости, умолчаний, экзальтации, падений и безумия.
— Но Гарроне проявлял к нам не просто любопытство, — продолжал Реджис. — Он нас понимал, мы были для него не париями, не отвратительными насекомыми, а людьми… Он нас называл «ангелами ночи». Он был поэт, идеалист и, как все поэты, поплатился жизнью…
Реджис говорил искренне, с полной уверенностью в своей честности. Эта завидная уверенность позволяет карманным ворам и домашним хозяйкам, лавочникам и министрам, знаменитым певцам и профессорам университетов прятать на чердаке памяти все совершенные ими крупные и мелкие бесчестные поступки и забывать о них легко и скоро, подумал Сантамария.
— Ну, а сколько этот поэт собирался заплатить вам, синьор Реджис?
— Что вы хотите этим сказать?
Сантамария поднял с пола проект Трессо и Кампаны и лист с разрешением на его осуществление.
— Я спросил, сколько он вам дал или пообещал, чтобы вы задержали этот проект.
Реджис посмотрел на него с горестным изумлением.
— Я думал, вы более возвышенный человек, комиссар. Но вижу, что ошибся и что вы тоже…
— Послушайте, Реджис, вы совершили серьезный должностной проступок. В течение года вы без всяких на то оснований задерживали проект Трессо и Кампаны. Это преступление, и оно может обернуться для вас несколькими годами тюрьмы. Мы с профессором Пеллегрини считаем, что вы пошли на это служебное преступление, чтобы ваш друг Гарроне смог навязать свой проект. — Сантамария повысил голос: — Что вам пообещал Гарроне в обмен?
Реджис сокрушенно покачал головой.
— Нет, на таком языке я не могу с вами разговаривать.
— Откуда Гарроне знал о существовании проекта Трессо и Кампаны? Вы ему об этом сказали?
— Да нет же, нет! — с упреком, точно он говорит с неразумным ребенком, сказал Реджис. — Однажды Гарроне зашел ко мне на службу и увидел этот проект, мне его только что принесли для визирования. Гарроне сразу загорелся желанием ознакомиться с ним. Он мне объяснил, что всегда, всю жизнь мечтал воплотить свои идеи в подобном грандиозном проекте…
— Больше он вам ничего не сказал?
— Ну, у него, знаете ли, были свои давние счеты с Трессо и Кампаной. Этот Трессо учился с ним вместе в университете, а потом, когда их интересы столкнулись, обошелся с моим другом довольно жестоко. Вот Гарроне и захотелось вставить ему палку в колеса. По-моему, это вполне простительная человеческая слабость.
— И палкой были вы?
— Я помог другу, — с достоинством ответил Реджис.
— Вы помогли ему также скопировать чужой проект.
— Скопировать, скопировать!… Не будем клеветать на того, кто уже не в состоянии себя защитить. Гарроне значительно улучшил чужой проект, внес в него существенные, я бы даже сказал, гениальные изменения. Я вам это могу показать прямо на проекте. Ведь я тоже участвовал в создании окончательного варианта. И работали мы, если хотите знать, здесь, в моем доме.
— Гарроне надеялся, что его вариант будет принят?
— Да, у него были на это большие надежды. Переговоры с клиентом уже подходили к концу.