Из собрания детективов «Радуги». Том 2

Фруттеро Карло

С усилием отогнав эту мысль, я спустился вниз, зашел в кухню и посидел еще немножко с Аннамари. Потом они с сиделкой отвезли бабушку в спальню.

Как я жалел, что ни разу раньше не убедил бабушку поговорить со мной о матери. Если б я как следует подольстился, она бы не устояла. Но я был слишком послушным ребенком… Слишком послушным. А теперь с меня хватит. Утром пойду навестить больную и…

К следующему утру бабушка умерла.

X

Агнес пришла сообщить мне

об этом, когда я уже оделся. Вид у нее был смертельно усталый. Она ведь всю ночь не сомкнула глаз. Стыдно сказать, но в первую минуту меня охватило разочарование оттого, что я не смогу поговорить с бабушкой о матери. Хотя мне было очень жалко бабушку. Но я не плакал. Не мог. Наверное, слишком долго моей главной заботой было не плакать ни в коем случае, всегда быть достойным сыном своего отца. Спускаясь вниз, я чувствовал, что боюсь с ним встретиться. Все-таки это была его мать, и она умерла, а я толком не знал, что ему сказать, и, когда мы сидели за завтраком и пытались что-нибудь проглотить, я едва осмеливался взглянуть на него. Но вот он заговорил, и голос его звучал спокойно и уверенно.

— Будет лучше, Агнес, — сказал он, — если вы с Мартином уедете домой. А мне еще надо уладить здесь дела. Ты же знаешь, это займет довольно много времени.

— Я не могу уехать, — сказала Агнес. — На похороны придет много народу. Всех нужно принять, здесь, в доме, как, конечно, хотела бы твоя мать. Аннамари совершенно убита горем, а на служанку нельзя положиться. И потом, мой отъезд произведет странное впечатление. Но, может быть, Мартин уедет один… Или тебе скучно будет путешествовать одному, Мартин?

— Нет, — сказал я. — Мне не привыкать.

— Что ж, может, это и в самом деле наилучший вариант, — сказал отец.

А Агнес продолжала:

— Я узнаю насчет подходящего поезда и закажу билет, а потом позвоню Вивьеру и попрошу, чтобы он встретил Мартина.

— В этом нет никакой надобности, — заявил я.

Я был зол. Чего они ломают комедию? Наверняка ведь обо всем столковались заранее, до того еще, как я спустился к завтраку. Я прекрасно представлял себе, как они говорят: «Мартина надо отправить домой. Похороны — слишком тягостное зрелище для него». Но если б они сказали мне об этом напрямик, я бы, конечно, воспротивился. А так пришлось молчать и подыгрывать им. Еще больше, правда, меня злило то, что я, признаться, и сам был не прочь уехать. С той минуты как Агнес сообщила мне о смерти бабушки, меня не оставляло воспоминание о похоронах мальчика в интернате, о том, как тяжело они на меня подействовали. Поэтому я не протестовал, когда отец сказал:

— Не стоит тебе прощаться с бабушкой.

— Конечно, — подхватила Агнес. — Лучше сохранить человека в памяти таким, каким он был при жизни.

И снова я разозлился на себя, потому что испытал облегчение. Мне не хотелось видеть бабушку мертвой, хотя все-таки я чувствовал, что поступаю плохо. С моей стороны это была трусость.

Я пошел к Аннамари и попытался ее утешить. Она плакала, громко всхлипывая, точно маленький ребенок.

— Никого у меня больше нет, — твердила она. — Никого на свете. Хоть бы мне тоже умереть!

—

Мы будем тебя навещать, Аннамари, — говорил я. — Честное слово. И я буду часто тебе писать.

Она немножко успокоилась, высморкалась и посмотрела на меня красными от слез глазами.

— Правда будешь писать?

— Обещаю.

Она как будто утешилась. Потом сообщила мне, что отец говорил с ней насчет пожизненной ренты, которую ей завещала бабушка. Он сказал, что купит ей домик где-нибудь за городом.

— Но я лучше останусь здесь, — заявила она со своим обычным упрямством. — Тогда я смогу чаще ее навещать.

Агнес устроила мой отъезд и, само собой, позвонила Вивьеру, чтобы он меня встретил и пригласил пообедать у них. Отказаться я не мог, хотя охотнее остался бы один.

После похорон Агнес вернулась домой. Она сказала, что было огромное количество народу, Аннамари сверх ожидания держалась хорошо и очень ей помогла.

Как и обещал, я сразу же написал Аннамари. Она ответила мне длинным письмом, описав всех, кто побывал у них в эти дни. Я бегло пробежал письмо. Мой отец к тому времени тоже вернулся, предоставив окончание дел нотариусу. По настоянию Агнес мы, не откладывая, выехали на машине на юг. Письмо Аннамари я взял с собой, так как в нем был адрес племянницы, у которой она предполагала пожить первое время.

Путешествие было печальное. Как обычно на отдыхе, машину вела Агнес. Отец был молчалив. Я смотрел в окошко. Наконец я вытащил письмо Аннамари и перечитал на этот раз более внимательно. Тут я наткнулся на одну фразу, которой сперва не придал значения: «Никак я не привыкну к мысли, что она лежит в вашем фамильном склепе, рядом с твоей милой матушкой». А я-то всегда думал, что моя мать похоронена в Риме. Я бросил взгляд на отца. Может, из-за этого он не хотел, чтобы я присутствовал на похоронах? Я бы, конечно, увидел, что она там похоронена. А как было бы хорошо, если б он когда-нибудь, в один из наших приездов в Гаагу, взял меня с собой, чтобы положить цветы на ее могилу…

Мы направлялись на курорт, где бывало мало туристов. Место выбрала Агнес. Там отец сможет по-настоящему отдохнуть.

В первые дни он с утра до вечера лежал у себя на балконе. Мы с Агнес ходили купаться. С балкона ему было видно нас, и мы могли помахать друг другу. Позже я познакомился с другими мальчиками, стал с ними купаться, гулять и играть в малый гольф. Но в первые дни мы с Агнес все время были вдвоем.

На второе утро мы устроились на пляже под зонтом. Агнес посмотрела на балкон, где отец лежал, распростертый в шезлонге, и сказала с удовлетворением:

— Это то самое, что ему нужно. Он сильно переутомился, а тут еще такое потрясение… Такое горе…

Что-то я не заметил ни особого потрясения, ни горя. Но, наверное, Агнес лучше знать, что скрыто под его маской.

— Аннамари пишет, что было ужасно много цветов, — сказал я.

— Да, целая гора цветов, — сказала она. — Мы и от тебя возложили красивый венок. На ленте было написано: «От Мартина».

Я зачерпнул горсть песку и просеял его между пальцами.

— Значит, она хоть цветы от меня получила.