Из собрания детективов «Радуги». Том 2
Шрифт:
— Почему же бабушка сказала мне про лестницу?
— Она не знала. Твой отец так сообщил ей по телефону. Чтобы не расстраивать бедняжку еще больше. Я помню, у меня есть запись в дневнике.
— Значит, вот как оно было. Выстрел из пистолета. Вы были здесь?
— О нет! Я была дома. Узнала обо всем от Джанино. Твой отец, конечно, вызвал его.
— Ну конечно! Он ведь был его другом, правда?
— Да… Он моложе твоего отца, но они были очень друг к другу расположены. Да и позже поддерживали связь. А в те дни он очень помог твоему отцу. Я помню
— Это понятно.
(Будь благоразумен, выбирая друзей! Выбери такого, чтобы можно было упражняться с ним во французском. Или такого, который будет полезен в другом каком-то отношении. Молодого врача, который, конечно, поверил тому, что ты ему сказал, и глубоко сочувствует твоему горю…)
— Я не могла поверить, — говорила старушка глухим, надломленным голосом. — Не могла поверить. Только накануне мы с ней музицировали.
— Был ли кто-нибудь поблизости, когда это случилось?
— Нет. Твоя няня… Лючия… услышала выстрел и бросилась в большой зал… и увидела ее. Бедное дитя, она была в таком состоянии, что пришлось отправить ее домой к родителям, куда-то в деревню.
— Она побежала в зал?
— Ну да… По-моему, твоя мать понесла туда этот ужасный пистолет, чтобы припрятать его. На нее это похоже. Стелла не хотела иметь в доме оружие, а если она что-нибудь вобьет себе в голову, она становилась упрямой… Мартино, никогда не держи дома оружия и не увлекайся охотой. До добра это не доводит. Послушай, ты не принадлежишь к нашей церкви…
(Нет, но каждое воскресенье мы чинно шествуем в церковь. И они оба. Потому что так положено.)
— …но ты слышал про святого Франциска? Он говорил «братья и сестры», обращаясь к волку, ласточке, мыши… Он был очень близок к господу, Мартино. Он — пример для нас. Мы должны благоговеть перед жизнью и не уничтожать ее без надобности, просто ради удовольствия. Но, бамбино, я тебя расстроила…
— Печально все это.
— О да. Очень печально.
— Из-за этого я тогда так сильно заболел? Да?
— Да, ты сильно болел. Джанино столько с тобой возился. Меня к тебе не пускали.
(Конечно. Ее не пускали, бабушку тоже не пускали…)
— А когда ты чуточку поправился, отец отвез тебя в Швейцарию.
(Да, ребенка лучше убрать. Может, он что-то видел. А теперь он ничего не помнит. Одни мы знаем…)
Я взглянул на свои часы и встал.
— Мне пора идти…
— Ну, Мартино, оставайся. Пообедай со мной.
— Я… я договорился…
Она снова улыбается.
— Вот оно что. Она хорошенькая?
— Очень хорошенькая.
— Тогда иди… Только загляни как-нибудь снова.
— Мне пора возвращаться домой.
— А позже? Может, на Рождество? Да, приезжай погостить на Рождество. Тут в эту пору так хорошо. Ты снова увидишь рождественскую ярмарку.
— Хорошо… если удастся… с удовольствием.
Я поцеловал ее, а она крепко обняла меня и посмотрела на меня затуманившимся взором.
— Зайди все-таки завтра, если будешь
— Хорошо, тетя Синичка.
— Потому что позже… к Рождеству я, может, уже отправлюсь в дальний путь. Зайди, хорошо?
— Хорошо, тетя Синичка.
У меня нет склонности пить. В минувшем году мне приходилось иногда выпивать больше обычного, но только чтобы не портить компанию. От спиртного меня клонит в сон. Поэтому я зашел в какой-то бар и пил, пока не стал клевать носом. Чего я и добивался. Потом я не без труда разыскал свою гостиницу, разделся, свалился на кровать и заснул.
Ни о чем больше не думая.
Но мысли возвратились, как только я проснулся. Они шушукались у меня в голове, их не могло заглушить даже биение пульса в висках. И я сказал себе, что все правильно, мои мысли никогда меня не обманывали. Они, как живые существа, бдят у моего изголовья.
По-моему, у меня поднялась температура. Но я встал. Я не хотел болеть.
Собственно говоря, мне незачем было идти смотреть наше бывшее обиталище. К чему? Не нужно мне больше никаких воспоминаний. Но старая графиня наверняка узнает, что я там не был, и огорчится. И надо все-таки еще раз ее навестить. Я же ей обещал.
Итак, выпив несколько чашек черного кофе, я вышел на улицу.
XIV
Молоденькая монахиня впустила меня в дом. У нее была лучезарная улыбка и веселые глаза. Прелестная девушка.
Меня и раньше удивляло, почему иной раз вполне привлекательные женщины идут в монастырь. И снова вспомнился Гамлет: «Офелия, иди в монастырь».
Это одно из многих мест в «Гамлете», которые можно истолковать по-разному. В свое время в интернате мы немало спорили на этот счет. Я-то думал тогда, что Гамлет нарочно говорит такие вещи, притворяясь сумасшедшим. Но, может быть, не так уж это безумно. Может быть, не так уж он ее любил, чтобы жениться на ней, и хотел избавить ее от злой доли — выйти замуж за человека, который впоследствии решит, что она ему «не пара»… Не слишком высокого мнения был он о человечестве, думал я. Ничего удивительного, с такой матерью и таким отчимом. Но в конце-то концов, подумаешь, какое открытие. В те времена Гамлет казался мне непостижимой личностью. Но не теперь. Ему ведь было как раз восемнадцать, по-моему. В этом возрасте подобные открытия могут потрясти человека до глубины души.
В таком смятении мыслей и чувств шел я за монашенкой, которая показывала мне комнаты. Она предложила мне войти и спросила, не хочу ли я остаться один, но я отрицательно покачал головой. Вскоре я повернулся, поблагодарил ее и сказал, что ухожу.
Она больше не улыбалась и смотрела на меня со странным выражением в глазах, словно чего-то испугалась. Не меня, чего-то другого. Возможно, чувствовала, о чем я неотступно думаю, неотступно.
После этого я зашел еще раз навестить старушку. Я весело поболтал с ней и обещал постараться приехать на Рождество.