Из современной английской новеллы
Шрифт:
— Что же это за мысль? — спросил Майкл мягко, теребя пальцами ухо спящей дворняги.
И она рассказала, не ему с братом, а ему одному — Тима опять словно бы вовсе при этом не было. Если бы только Майкл согласился поговорить с ее отцом — просто поговорить, просто объяснить, как он смотрит на этот брак. Он убедит отца, она уверена. Ее отец — человек жесткий, упрямый человек, и все же она не сомневается, что мистер Хейл — посторонний, который не выиграет ровно ничего, если к его совету прислушаются, — мистер Хейл, с его умом, с его удивительным, удивительным обаянием (в этом месте она чуть покраснела), сумеет заставить
— Что ж, отчего не попробовать, — согласился Майкл. — Риск, как вы говорите, верней, как у нас говорят, — благородное дело. Не знаю, правда, как старик посмотрит на то, что совершенно посторонний человек вмешивается в семейные дела. Но если вы полагаете, что это может как-то помочь делу…
— Вы можете помочь делу, я уверена. Уверена. Не спрашивайте почему, но такое у меня чувство. — Когда она произнесла это "вы", руки ее опять всплеснулись, как рыбки, когда они бьются в предсмертных судорогах.
Ее отец, продолжала она, до вторника уехал в Токио. На "встречу ветеранов" — при этих словах в воображении Тима возникла картина: генерал в кругу таких же, как он, надменных японцев предается воспоминаниям военных лет и строит планы на будущее, когда вся эта трескотня о демократии по-американски станет тленом и быльем порастет. Может быть, в среду Майкл зашел бы к ним вместе с нею? Ей удобно любое время, когда удобно ему. О том, что удобно Тиму или делам на работе, не было сказано ни слова.
Майкл назначил тот час, от возвращения брата домой и до обеда, когда он совершал наиболее опустошительные набеги на винный шкафчик.
После того как Мичико ушла, приподняв верхнюю губу, когда прощалась с Майклом, и сдерживая в ней дрожь, когда прощалась с Тимом — возможно, вдруг осознала, что лишилась его покровительства и задумалась, не пригодится ли оно ей еще когда-нибудь в будущем, — Майкл с улыбкой обернулся к Тиму:
— Как ты думаешь, я в самом деле смогу чего-нибудь добиться?
— А ты как думаешь, сможешь ли в самом деле чего-нибудь добиться?
Майкл пожал плечами.
— Возможно. Да. А что? Я недурно умею склонять людей на свою сторону.
— Очень даже недурно, я бы сказал.
— Ох, Тим! — Майкл обхватил брата за плечо и притянул его к себе; его смех, звонкий, заразительный, вырвался из открытых окон и разнесся по саду.
Наутро, после стольких дней засухи, полил дождь. Огромные желтые диски больше не лежали, разлагаясь, на дне пруда, а плавали по его поверхности. Трицию приходилось насильно выволакивать наружу, она сопротивлялась, скребя лапами по деревянным половицам, и в смятении делала свои дела единым духом. Непрестанно раздавались раскаты грома, словно в каком-то храме прямо над головой били и били в гонг. Глядя в окно из кабинета, Тим увидел, как по зубчатым кручам горы ярким пламенем полыхнула молния.
Когда он пришел домой, Майкла не было. Имаи-сан, к которой он обратился с вопросом, сказала: "Вышел", и больше от нее ничего нельзя было добиться. Она стояла с утюгом и гладила джинсы и защитного цвета рубашку. Утром она без разрешения дала Майклу носовой платок, принадлежащий брату, — Тим едва сдержался, чтобы не сделать ей выговор. Когда Майкл бывал рядом, валялся врастяжку на диване, зачастую со стаканом в руке, а у него
Тим встал и пошел по узкому коридору к комнате для гостей, почти убедив себя, что Майкл может оказаться там — увлекся, пишет или даже уснул. Но в комнате никого не было, и, лишась своего обитателя, то на удивление неугомонного, то нерушимо безмятежного, она выглядела еще более сиротливо, чем пустая комната Рози наверху. Тим стал посередине, сжав руки, и слегка передернулся, точно от озноба, несмотря на давящую, липкую грозовую духоту. И тут увидел на смятом постельном покрывале открытую тетрадь. Видно, Майкл лежал на кровати и заносил туда свои шаблонности.
Не разжимая рук, Тим медленно приблизился к кровати и, с силой разняв руки, с бьющимся сердцем протянул одну вперед. Он начал читать:
"…эти нелепые и жалкие попытки добиться порядка, когда всякая жизнь по природе своей столь беспорядочна. Собачий помет на пороге, сигарета в камине, газета на полу — все это для него точно гвозди, забитые в ладони и ступни Христа".
(Тим вдруг почувствовал, что это ему самому вколачивают гвозди в ладони и ступни.)
"Нет, я люблю его, и он, по-моему, меня любит. Но кажется, я больше здесь не выдержу — ни дня, ни часа. Примешь ванну, и слышишь, как он уже зовет Имаи-сан мыть ее. (В воскресенье я слышал, как бедняга драит ее собственноручно.) Выкуришь сигарету — он моментально опорожняет пепельницу. Уронишь на пол "Таймс" — он сразу поднимает. Полежишь на кровати — он тотчас поправляет покрывало".
(Непроизвольно рука Тима потянулась одернуть покрывало, другая держала в дрожащих пальцах тетрадь.)
"Он, в сущности, равнодушен к еде, она интересует его лишь как средство поддерживать жизнь в теле. За двадцать минут он успевает запихнуть в себя все дочиста и раздражается, когда я не могу или не хочу за ним угнаться. Удивительно, как его только не вырывает после того, как он нажирается с такой скоростью".
(Тим почувствовал, как у него к горлу подкатывает тошнота; усилием воли он подавил ее.)
"Спиртного он не признает — так, разве что стаканчик для бодрости после утомительного дня на работе. И вот у нас каждый вечер начинается борьба — кто кого? Мне хочется не спеша выцедить перед едой три-четыре стаканчика джина — куда торопиться? Ему же не терпится поскорей опрокинуть один — или в крайнем случае два — и поскорей набить себе живот".
(Тима вдруг неудержимо потянуло выпить что-нибудь похолодней и покрепче. Он прямо-таки ощутил трясущейся нижней губой ледяное прикосновение стакана.)