Из того ли то из города

Тимофеев Сергей Николаевич

Наступила тишина. Илья вслушивался.

– Нешто нет никого?
– неуверенно произнес голос.
– А как же сказали...

– Ты постучи, да глянь осторожненько, - отозвался другой, принадлежавший явно пожилому, если не старцу.
– Коли нет никого, пойдем далее. Негоже эдак-то, без хозяев...

Дверь скрипнула, приоткрываясь. В образовавшуюся щель осторожно протиснулась голова парня, весен шестнадцать, с всклокоченной соломенного цвета шевелюрой и каким-то озорным девичьим лицом. Быстро обежав взглядом горницу, парень приметил смотревшего на него не мигая Илью, на мгновение замер, затем почему-то весело подмигнул и исчез, не притворив двери.

–

Есть хозяева, - радостно поведал он кому-то в сенях.
– Да еще какие! На печи лежат...

– На печи?..
– протянул пожилой.
– В разгар дня - и на печи?.. Да полно, не помстилось ли тебе? Весенний день он, почитай, год кормит...

– Ну, чего вы там?
– буркнул Илья и кое-как сел, привалившись к стене.
– Корни пустили, что ли?

– Да нет, - раздался голос парня, - испужались маленько.

Дверь распахнулась. Слегка пригнувшись, словно мог задеть головой о притолоку, хотя проем был достаточно высок, в горницу через порог аккуратно переступил парнишка, - весен десять, - за ним благообразный старец, этот без возраста; последним - парень с соломенными волосами. Чинно встав один подле другого, они поясно поклонились Илье.

– Вы проходите, садитесь за стол, - дружелюбно произнес Илья.
– Звиняйте, что не могу встретить как положено. Нездоров я...

– Медведь, должно быть, помял, - вполголоса заметил парень.

Одеты они были одинаково, просто и опрятно. Длинные рубахи чуть выше колена, перехваченные обычной веревкой вместо пояса. Порты до лаптей, онучи. Рубахи и порты серого полотна, недавно тканого; лапти - недавно плетены. Волосы перехвачены незатейливого узора ремешком. Сумы на боку. У парня в руках ореховая палка чуть выше него ростом. У старца за спиной гусли. В общем - люди как люди. Ничего особого, ничего приметного. Мимо пройдешь, и не вспомнишь, что повстречались.

– Ильей меня зовут. А вас как величать прикажете?..
– Прежде, чем спросить, подождал, пока гости не сядут на лавку. Первым, лицом к Илье, проскользнул отрок, затем, держа его за руку, чинно присел старец. Парень примостился на краешке. Он и отозвался.

– Старшого - Бояном люди зовут. Младшего - Васяткой. Меня - Тимохой, а иные Звенисловом кличут.

– Это за что ж тебя так?

– Ты сказки в детстве слыхал?
– ответил вопросом на вопрос Тимоха.

– Ну, слыхал...

– Помнишь Бабу-Ягу? Она прежде гостей своих кормила - поила - в баньку водила, ну а дальше, там уж как придется... Насчет баньки сами видим, а вот до остального...

– И то верно!
– спохватился Илья.
– Вы уж не серчайте. Поотвык я малость от людей. Завсегда либо батюшка, либо матушка гостей привечают, так что... Ты, Тимоха, как в сени выйдешь, там дверь есть, в чуланчик. В чуланчике - погреб, рогожу сдвинуть да крышку поднять. Редька там, чеснок, грибы... Репа... Каши хотели? И каша там гороховая, в сенях, тулупом драным накрыта. Миски и ложки на полках. Хлеб-соль, вот, у меня возьми. И щи из свежей крапивы... Ведерко с водой колодезной, - вон оно...

Парень пожал плечами, поднялся, взял у Ильи хлеб и мешочек с солью, перенес и бережно положил на стол перед своими спутниками. Туда же поставил щи. Вышел в сени. Было слышно, как он открывает дверь в чулан и чем-то там гремит.

Пока Тимоха собирал на стол, Илья повнимательнее присмотрелся к странникам. Мальчонка, тот был один в один Егорка Горыныч, хотя какой он теперь Егорка, - сколько лет прошло... Но только по виду. Того за что Горынычем прозвали? За шалость. Есть гриб в лесу, плотный такой, белый

весь, пырховкой зовется. Только белый он, пока сорвать можно, да сварить. А когда время прошло - становится он цветом, как медведь. Сверху отверстие. И ежели наступить на него - выпустит облако пыли, не отмоешься. Вот Егорка и придумал: наберет грибов таких, высыплет из них пыль в стебель дягиля, потом как дунет с другой стороны - ни дать, ни взять, змей огнедышащий... А зимой на ледянках - сколько раз себе нос расшибал... Теперь-то уж, небось, семьей обзавелся, давно его Илья не видел. Мальчонка же сидит себе смирненько, глаза в стол уставил, руки убрал, и молчит.

Старец тоже молчит. Степенный такой, хоть и худощав на лицо. Волосы седые, усы прячутся в бороде, а борода уткнулась в грудь. Глаза светлые... Хотя, постой-ка... Как же это сразу... Там, где у людей зеницы, у старца - вроде как пленкой светлой подернуто... Ахнул Илья про себя.

Хорошо, Звенислов возвернулся. Этому палец в рот не клади, егоза, ровно на гвоздь сел. Иной одну мису целой не донесет, половину порасплескает али порастеряет, - этот сразу пять тащит. Две на ладонях, две на сгибе в локтях приспособил, и еще одну - на голове. Ба! Еще и ложки за пояс заткнул.

Метнул на стол, снова исчез - снова тащит. Молока кринку, - про молоко Илья и позабыл совсем. Вот тебе и гость; словно век тут жил. Распоряжается... Но с другой стороны - сам же сказал, чтоб на стол собрал. К тому же, в народе как говорится? Гость в дом - радость в дом, все что есть в печи, все на стол мечи. Только это вроде как про званого гостя говорится... А еще, помнится, деды рассказывали, а им - их деды, что будто бы из поколения в поколения предание передается: коли пришел гость, накорми-напои; нет ничего в доме - в лепешку расшибись, укради - а не выпусти из дома голодным да уставшим. В старину за воровство люто казнили - руки рубили без всякой пощады, но коли поневоле, для гостя, тут прощалось. Впрочем, воровство - оно не в обычае было, да и осталось не в обычае - вон они, избы, не заперты стоят, ворота открыты, ежели не ночь...

Наконец, принялись обедать. Степенно, не торопясь. Илья разломил душистый хлеб, - мать в него что-то добавляет, травы какие-то, для запаха пряного и сохранности лучшей; день полежит, не счерствеет, а коли на солнышке немного подержать - так и вообще, будто только что из печи, - посыпал солью. Взял репу. Странники же щам честь воздают. Поначалу старец зачерпнет, выхлебнет, руку к столу опустит; за ним Тимоха, тем же порядком, потом Васятка. Снова старец. Закончились щи, крошки хлебные со стола смахнули с ладони, и в рот. За редьку взялись. Звенислов себе такую ухватил, что и глянуть страшно. Вот ведь уродилась - дубина дубиной. Такой зайца пришибить можно, ежели метнуть удачно. И ведь осилил! Потом репу, с голову величиной, одолел. Грибов мису, с чесноком. Залил ковшом воды колодезной, к стене отвалился, руки на пузе скрестил, глаза в потолок. Лицо счастливое, ровно сто гривен на дороге отыскал.

Васятка со старцем - те менее проворные. Они больше на кашу гороховую налегли, мать давеча большой горшок сготовила.

Наконец, все вроде как насытились. Наелись-напились, мальчонка ложки-миски ополоснул, сохнуть положил. Теперь и поговорить можно.

– Вы, говорите, много по белу свету странствуете. А вот такие... калики перехожие, вам не встречались?
– осторожно спросил Илья.

– Это кто ж такие будут?
– встрепенулся Тимоха.

– Ну, это...
– рассказал Илья, что от дедов слышал, как помнил, так и рассказал.
– Не видали таких?