Из тупика. Том 2
Шрифт:
Секретарша перебрала в руках бумаги:
– Протест… протест… Я уже устала от этих глупостей. Но есть один протест, достойный внимания.
– От кого?
– На этот раз, – засмеялась секретарша, – протестует настоятель Печенгской первоклассной обители – сам отец Ионафан: ему не нравится, что в монастыре размещена тюрьма!
– Да, тюрьма получилась первоклассная, как и сам монастырь: из Печенги не удерешь… Не отвечать!
Брамсон пригласил Эллена на «Чесму», давно разоренную. Орудия с линкора были уже сняты, пустые станки башен заросли красной ржавью. Вдвоем с юристом поручик
– Если здесь шестнадцать камер, – говорил Брамсон, – да еще по левому борту для предварительного заключения…
– Обратите внимание: вот отличное помещение для караула!
– Согласен, поручик. Лучше «Чесмы» труднее придумать тюрьму. Они даже рифмуются, – пошутил Брамсон, – тюрьма-чесма… И что самое главное, никуда отсюда не вырвешься: броня!
Когда они поднялись на палубу, мимо «Чесмы» – в сторону «Аскольда» – проходил паровой катер с британскими матросами.
– Женщина там, что ли? – пригляделся Брамсон через очки.
…Катер заметили и с борта «Аскольда». Нескладная высокая женщина привлекла внимание сигнальщиков. Вот она поднялась по трапу и оказалась шотландцем – здоровенным малым в короткой юбочке и берете.
Шотландец на чистом русском языке заговорил:
– Вы давали радио на «Глорию»? Я адъютант генерал-майора Фредерика Пуля… Что у вас тут произошло, ребята?
– Вот, полюбуйтесь, – отвечали ему офицеры, показывая на мертвого матроса. – За что вы его убили? Что он вам сделал?
Вся команда крейсера толпилась на верхнем деке, лицом к трапу, возле которого лежал Кудинов; над ним остановился шотландец в юбочке, с крепкими волосатыми ногами футболиста. И вдруг «Аскольд» слабо дрогнул: это пришвартовались к нему с другого (совсем другого) борта сразу два тральщика. Один – с пустой палубой, будто там все вымерло, а другой – с абордажной партией морской пехоты. Заклацали затворы карабинов, и шотландец перестал рассматривать убитого.
– Кто здесь старший? Офицеры, команду – вдоль борта!
Осталась только вахта, а весь экипаж замер в строю. И было объявлено, что возле совдепа состоится общий митинг, где генерал Пуль выслушает от аскольдовцев все претензии к британскому командованию. Велели прыгать на тральщик с пустой палубой, и тральщик сразу отдал концы.
Возле совдепа аскольдовцев встретил язвительный Юрьев:
– Попались, баламуты? Я вам еще тогда говорил: мы вашу лавочку прихлопнем!
Качая штыками, сошлись две роты морской пехоты и взяли матросов в кольцо – не вырвешься. Короткие драки, однако, вспыхивали: люди перли грудью на штык… Но офицеры крейсера, которых свезли на берег вместе с командой, не вмешивались. Хотя, кажется, они и сами были бы не прочь сейчас подраться с союзниками. Стоило ли бежать от позора Гельсингфорса, чтобы окунуться здесь в позор мурманский?..
– Клейми презрением! – орали матросы, а это значило: можно материть союзников на все корки, можно свистать, заложив в рот два пальца, можно цыкнуть плевком, можно всё…
И вот, в окружении конвоя, на дамбе показался Пуль. Через переводчика он заговорил о немецкой заразе, о разложении, о большевизме крейсера, – все это он высказал
– А среди вас, балтийцы, имеются германские шпионы… Да, да! Не спорьте со мною, я знаю: вы – германские шпионы!
Перекинул стек из одной руки в другую. Картинно оперся.
– Английское командование, – произнес вдруг Пуль, – приносит свои извинения за убитого. Впрочем, ваш баркас…
– Шестерка! – поправили из рядов матросов.
– Ваш баркас, – настоял на своем Пуль…
Но тут уже не вытерпели сами балтийские офицеры.
– Шестерка, черт побери! – заявили они хором.
– …этот баркас, – продолжал Пуль, – был обстрелян нами в семь часов утра только потому, что на дне его скрывалось много большевиков-террористов. А мы, ответственные за жизнь лояльных граждан, не можем позволить, чтобы по Мурманску разбрасывались бомбы…
Команду держали в оцеплении на берегу, пока крейсер подвергался разоружению. На борту корабля оставались только вахта и два офицера, совершенно затюканные хаосом событий, поначалу для них непонятных. Здесь «Клейми презрением!» не подходило: здесь люди дрались.
Вахта, верная долгу, не принимала швартовы, брошенные с тральщика. Борт «Аскольда» брали на абордаж, а вахтенные спихивали десантников обратно в воду – кулаками и отпорными крючьями. Но силы были слишком неравны, и вахту обезоружили.
Но крейсер – это даже не дом в пять этажей, это целый квартал домов в миниатюре, со множеством «подвалов» и тайных перекрытий. По этой узости люков и шахт, вдоль придонных отсеков, почти ползком, прилипая телами к броне, аскольдовцы растворились по всему кораблю, не желая сдаваться…
Уговоры не помогали – матросов выкуривали, словно крыс, дымовыми шашками. Ослепших от дыма, кашлявших и очумелых, всех загнали в батарейную палубу, задраили за ними люки и горловины.
Появился французский офицер из Союзного совета.
– Вы напрасно думаете, – сказал он, – что мы к вам плохо относимся. Зачем нам это нужно? А газ этот безвреден, поплачете немного – и все… Просто мы хотели собрать вас всех вместе. И вот что мы вам предлагаем в доказательство нашей дружбы: записывайтесь в состав союзного флота. Я вам, братцы, от души говорю это: не прогадаете… весь мир лежит перед вами!
Ни одного! В полной темноте, подавленные, сидели матросы, и только блуждал по кругу огонек цигарки… Ни одной шкуры!
Снова задраили. «Черт с вами, – думали, – задраивайте. Нам не привыкать сидеть в броне, по колоколам громкого боя…»
Трудно было судить из глубины каземата, что происходит сейчас на крейсере. Но броня передавала гул и грохот, словно «Аскольд» ломали на куски. Морская пехота разоружала корабль: на подошедшие баржи перекачивали боезапас из погребов, французы при этом размонтировали схему центральной наводки, без которой крейсер сразу становился беспомощен. Отомкнули от орудий замки и зашвырнули их за борт. За каких-нибудь два часа боевой ветеран русского флота превратился в пустую, бессильную гробовину, внутри которой задыхалась арестованная вахта…