Из варяг в Индию
Шрифт:
Ходжаш-мегрем потребовал, чтобы подарки и письма, адресованные хану, были переданы ему, а уж он вручит их правителю. С письмами проблем не было, но вот подарки… Хорошо зная папашу хивинского мытаря и познакомившись довольно близко со всем семейством, посол не исключал, что они могут «соблазниться» что-нибудь присвоить себе. В ответ на высказанное им опасение Ешнезер, недолюбливавший Атчанара, посоветовал опечатать дары. Так и сделали: на большие подносы выложили отрезы сукон, парчу и другие подарки, эти подносы завернули в холстину и свертки опечатали. Ночью в дом мехтера прибыл ходжаш-мегрем со своими людьми, и они унесли подарки в ханский дворец. Надо заметить, что хан имел странный обычай — днем спать, а ночью бодрствовать. За исключением пятницы, когда вечером шел в мечеть, он днем никогда не покидал дворца; зато все ночи напролет со своей свитой гулял по садам или ездил по
На всякий случай с людьми, унесшими подарки, пошел и Петрович, который вернулся поздно ночью, иззябший и очень расстроенный: его продержали в холодном коридоре и подарили только шапку и халат с плеча ходжаш-мегрема. Главный мытарь Хивы, как и его папаша Атчанар, щедрость почитал родом расточительности. Но отец все-таки был в этих вопросах более строгим — через несколько дней он стал требовать даренный сыном кафтан у Петровича обратно.
Управляющий дома мехтера на следующий день прислал к послу слуг, прося вернуть подносы, предоставленные им для переноса ханских подарков, и Муравьев спросил о них у юзбаши. Ешнезер с усмешкой ответил, что про эти подносы лучше забыть: все, что попадало в руки хана, обратно уже не возвращалось.
С подарками вышли разные истории, которые можно посчитать иллюстрацией обычаев и нравов, царивших в Хиве. Начать следует с того, что хан ожидал получить золотые червонцы, которые якобы привез посол. И вот, осматривая дары, он взял в руки один из подносов, закутанный в холстину, и подивился его необычайной тяжести. Когда распечатали холст, то под ним обнаружили десять фунтов свинца, столько же пороху и десять кремней. Распечатали соседний поднос, и там нашли две головы сахару. Хан, которого терзали всякие сомнения относительно цели визита русского посла, увидел в этих предметах ребус в стиле восточных иносказаний и призвал мудрецов для совета. Те рассудили, что дары эти знаменуют объявление войны (порох, свинец и кремни), но в случае, если он не примет мир и сладкую дружбу, которую обозначали две головки сахара.
Когда Муравьев решил почтить дарами старшего брата хана Кутли-Мурадинака, ему сказали, что без дозволения хана этого делать нельзя, а хан из ревности разрешения не даст. Тогда с подарками он тайно отправил Петровича, который вернулся гораздо более довольный, нежели в первый раз, — его труды вознаградили пятью золотыми тилли. Среди отнесенных им даров, состоявших их отрезов сукна, парчи и золотых безделушек, был изящный ящичек с бритвенным прибором. В одном из отделений ящичка была жестяная мыльница с кусочком черного мыла. Инак, осмотрев дар, вытащил мыло и долго его рассматривал, не в силах понять, что это такое. Заподозрив неладное, он призвал лекаря, чтобы тот растолковал — что русский посол ему подсунул: не отрава ли какая, не гяурское ли чародейство? Лекарь отправил к Муравьеву гонца с вопросом: что такое черное в ящике с бритвенным прибором? Капитан, не заглядывавший внутрь этого подарка, и сам не знал, а потому попросил прислать ему ящик обратно, чтобы он мог посмотреть. В просьбе отказали. Тогда он попросил прислать хотя бы мыльницу или сам черный кусочек. И того не прислали…
Разбирая оставшиеся товары, предназначенные для подарков, капитан обнаружил десяток стеклянных стаканов. Их так хорошо упаковали перед отправкой, что он их сразу не увидел. Обратившись к юзбаши, он спросил у него: удобно ли будет второй раз дарить хану? На что Ешнезер поспешил заверить, что хану удобно дарить все и в любое время, тем более стеклянные стаканы, которые в Хиве большая редкость; при этом однако он посоветовал поднести не десять стаканов, так как десять считалось у хивинцев несчастливым числом, а девять, поскольку девятка, наоборот, число счастливое.
Ешнезер сам отнес стаканы в ханский дворец и очень порадовал ими хана, который, несмотря на запреты ислама, тайком злоупотреблял горячительными напитками. Пил он со своими приближенными, среди которых у него были несколько любовников, в том числе и известный нам ходжаш-мегрем, игравший роль тюклюба — пассивного партнера ханских сексуальных забав. Дома, впрочем, у него имелся собственный тюклюб — юноша пятнадцати лет. Удивляться тому нечего — педерастия была обычным явлением при дворах восточных владык, которым приедались гаремы.
В молодые годы хан слыл гулякой, любил покурить кальян с гашишем, но потом «взялся за ум» и покончил с этим увлечением. Более того, как всякий «завязавший», он обрушился на наркоманов, приказав тому, кто будет пойман за курением кальяна, разрезать щеки и рот. То же самое
Не знавший о столь радикальном изменении привычек хана и о запретах, наложенных им на курение и выпивку, Муравьев попал впросак, поднеся ему среди других даров изящный кальян из стекла. Такого прибора в Хиве не видали, и это спасло положение. На вопрос хана: «Что это такое?» — юзбаши, который представлял дары, сказал, что это сосуд для хранения уксуса. Но особенный восторг вызвала лупа Муравьева, которой он выжигал солнечными лучами на деревяшках буквы и поджигал солому. На дивное зрелище приходили посмотреть знатные узбеки и дивились словно мальчишки, споря: может ли такие свойства иметь обыкновенное стекло?
Отправив подарки по всем нужным адресам, посол опять погрузился в вынужденное безделье, если, конечно, не считать за занятие прием различных посетителей. Все они желали получить от Муравьева какие-нибудь дары. Особенно много ходило таможенных чиновников, которых в своих записях Муравьев характеризовал как «мерзкое отродье человеческое». Был он с ними «горд и откровенно груб», что, впрочем, производило самое благоприятное впечатление, ибо, по местным понятиям, так и должен был держаться посол великой страны, чтобы внушить уважение к себе и монарху, которого он представляет.
Зная, что его подслушивают, Муравьев вел с Петровичем нарочито громкие разговоры о великих достоинствах хана Мухаммед-Рахима, о силе его и о преимуществах хивинцев над персиянами. Если же им нужно было сказать нечто не предназначенное для чужих ушей, они переходили на немецкий язык, который вряд ли кто знал в Хиве.
Учтивость принимающей стороны достигла верха предупредительности, когда приставы и мехтер, видя, что сидящий взаперти посол откровенно скучает, привели к нему муллу Сида, человека лет сорока, очень умного, образованного и ловкого в беседе. Мулла очень удачно шутил, умел говорить приятно и интересно на разнообразные темы и был великолепным шахматистом; как записал Муравьев, «шахматная игра в большом ходу в Хиве, и никогда не встречал более умелого игрока, чем мулла Сеид». Это и было основной профессией муллы — он был «развлекатель» скучавшей хивинской знати. Со смехом он сказал, что вот уж четырнадцать лет, как имеет свой дом в предместье, но не может в нем жить, так как приходится ночевать все время по гостям. Хозяева богатых домов кормили и поили его, дарили вещи и давали деньги, а он проводил с ними вечера, поигрывая в шахматишки, сочинял для них стихи, читал вслух книги, рассказывал сказки или на память что-нибудь интересное. Сеид знал персидский, арабский и турецкий языки, прочел множество книг, делал собственные переводы и умел пересказывать самые сложные для понимания «книжные вещи» простым и ясным для хивинских вельмож языком. Он отлично знал древнюю историю стран Востока и, рассказывая из нее что-нибудь, очень к месту вплетал стихи классиков. Разговаривая с Муравьевым, мулла Сеид жаловался на трудные времена: хан строг, не позволяет пить водку и курить «траву», которую в Хиве называли «бенга». Сеид мастерски развлекал гостя до глубокой ночи и ушел вознагражденный золотой монетой.
Ожидание ханской аудиенции затянулось. Но вот 20 ноября, ближе к вечеру, в дом явился ходжаш-мегрем и объявил, что повелитель требует русского посла к себе. Готовясь к визиту, Муравьев облачился в парадный мундир, с которого еще раньше спорол шитый воротник, заменив его на красный. Эта предосторожность была предпринята, чтобы кто-нибудь из русских, живущих при ханском дворце, не смог определить род его службы по форменному воротнику. Долгое препирательство вызвало оружие посла: у Муравьева была черкесская шашка; по обычаю к хану нельзя было входить с оружием, но на шашке был темляк, символ воинского звания Муравьева, пожалованного ему царем. Он счел оскорбительным требование снять шашку, но после долгих разговоров все-таки согласился. Когда решительно все было улажено, целое шествие вышло из ворот дома мехтера Ага-Юсуфа: впереди шли два юзбаши и приставы, охрана толстыми дубинами разгоняла народ, толпившийся на улицах в огромном количестве; полно зевак стояло на плоских крышах хивинских мазанок. От дома мехтера до ханского дворца было примерно четверть версты, и Муравьев, стараясь «шествовать подобающим образом», проделал этот путь, проходивший в основном по узким переулкам, степенно и гордо. У ворот дворца процессию остановила стража, и капитан присел в окружении чиновников и приставов. Тем временем, согласно ритуалу, о них было доложено хану, и вскоре из ворот вышли придворные, почтительно приглашая господина посла пройти во дворец.