Из века в век
Шрифт:
А что касается "зачисток", "зеленки" и заложников, то мы с ребятами живем как бы отдельно от всего этого, хотя об армии базарим довольно часто. В основном, как от нее откосить. Особенно от службы в Чечне, потому что цену генеральским разговорам о контрактниках и добровольцах все знают. Считается, что лучше всего дать взятку врачу и получить справку о том, что ты псих.
С доктором Дагмаровым я на эту тему не говорю. Скажешь ему про справку и получишь в ответ: "Я тебе ее и без денег дам, если ты еще раз в тазик с моей рубахой свои носки бросишь!" или что-нибудь в этом роде.
Спустя несколько дней после Левкиного дня рождения, я смотрел
Он посмотрел на меня, как-то оценивающе что ли, и спросил после паузы:
–Сколько у вас одиннадцатых?
–Два.
–Представь все стулья пустыми.
Сказал, как отрезал, и направился в кухню.
И не успел я отреагировать на его слова, как на экране появилась размытая картинка любительского видео. Контуры нечеткие, цвета плывут, но понять можно, что в окружении бородатых вооруженных людей стоит пожилой человек в каких-то лохмотьях.
Год назад я увидал, как изменилась жизнь в теплом доме дяди Вади, когда умерла, ушла " за перевал", как говорят на Кавказе, тетя Эля. Мне казалось, что там все замерло, как в сказке о "Спящей красавице". Но приехал Геня и разбудил и Дом, и дядю Вадю. Жизнь к ним вернулась, хотя была уже не такой, как раньше.
А вот теперь, когда камера "наехала" на лицо в центре кадра, я понял, что вижу, как жизнь покидает человека до прихода смерти и возрождения не будет…
–Сейчас меня будут убивать… – услышал я какой-то механический голос, как будто бы уже с того света. – Но, может, вы успеете выкупить…
И он назвал какие-то имена.
После этого он по-старчески неловко стал на колени, и над ним занесли саблю…
Я моментально выключил ящик и скрылся в своем Логове.
Меня не мутило, как бывало раньше при всяких сильных переживаниях, меня просто… не… бы-ло… И говорить обо всем этом не хотелось ни с кем.
Несколько дней после школы я отсиживался у себя в комнате, перечитывал Николая Гумилева, к ящику не прикасался и даже к Бобу не наведывался, хотя он опять подцепил ангину от Илюшки. Потом во мне что-то начало устаканиваться, и я решил покататься на велике. Погода была не ахти, ветер гонял по двору скрюченные кленовые листья, похожие на разноцветных крабов, но мне хотелось куда-то мчаться и ни о чем не думать.
Ездил я на отцовском полугоночном "Туристе". Ничего была машина – легкая на ходу, но истрепанная временем. Во всяком случае, полагаться на ручной тормоз не приходилось. Большинство ребят, и я в том числе, обычно катались во дворе: места хватало и для гонок и для фигурной езды по детской площадке. Иногда вместе с Борькой мы гоняли по парку или ездили в гости к Левке, который жил в четырех трамвайных остановках от нас. Единственным местом, где отец категорически запрещал нам кататься, были вечно скользкие глинистые берега зловонной парковой речушки. Там на каждом шагу валялись железки, стекла и другой опасный хлам, который оставляли после себя бомжи, ночующие летом в прибрежных кустах. Любил там развлекаться только Гришаня со своей компанией из строительного колледжа. Они там и костры жгли и пивом баловались. Гришаня раньше учился в нашей школе в классе коррекции, хотя нормальный был парень, даже с харизмой. Просто жутко ленивый, когда дело касалось учебы, зато геймер продвинутый. И вот этот Гришаня заметил, что я один, без Борьки, и предложил мне прокатиться вместе
Вначале все было отлично. Мне понравилось чувствовать себя своим среди взрослых парней, тем более что я удачно совершил объезд и пристроился вторым за Гришаней.
Все случилось на мостике через русло мелкого ручейка, весной впадающего в речушку. Собственно, это и не мостик был, а несколько щербатых досок, кое-где скрепленных планками. Его нужно было проезжать, не снижая скорости, а я по неопытности замешкался, мне стали наседать на пятки, колесо вильнуло, и я свалился. Велосипед не очень пострадал, а вот я пропорол себе ступню огромным гвоздем. Он вонзился в изношенную подошву моих кроссовок и вышел между пальцами. Кровищи было ужас! Надо сказать, Гришка вел себя, как настоящий парамедик. Он велел парням крепко держать мою ногу, а сам рванул доску с гвоздем. Потом он перевязал мою ступню своей банданой поверх носка, усадил меня на багажник и отвез к своей тетке – акушерке. Она жила в доме напротив. Анастасия Ивановна промыла рану перекисью и перебинтовала ногу. Потом сказала, что нужно поехать в травмопункт и сделать укол от столбняка. Я поблагодарил и пообещал сделать все, как она советовала.
Мне было неловко, что я испортил Гришане прогулку, но парни вели себя так, будто ничего особенного не произошло. Доставили меня домой и отправились прежним маршрутом.
Я несколько раз проковылял из кухни в Логово и обратно, что-то почеркал в тетради по русскому и завалился в постель до прихода отца часов в десять. Чтобы не испачкать белье, надел на раненую ногу два носка: один свой и один Стояна. Заснул почти мгновенно. Ночью мне снились кошмары. Какие-то мясники рубили мясо на чудовищных колодах и все ближе и ближе подходили ко мне, а я будто прирос к земле.
Когда я проснулся в холодном поту, в комнате горел свет, а на кровати сидел папа и осторожно стаскивал с ноги очередной носок. Одеяло валялось на полу.
–Ты так кричал, что у лифта было слышно! Что, Юра, что случилось?
Он говорил и осторожно разматывал бинт. Я приподнялся на локте, ступню дергало.
–Чем поранился?
–На гвоздь напоролся.
Слипшийся от засохшей крови бинт перестал раскручиваться.
Отец вышел из комнаты и быстро вернулся с клеенкой и бутылочкой перекиси.
–Чем-нибудь смазывал?
–Перекисью.
–Хорошо. Теперь потерпи, я размочу и сниму повязку.
Ступня без бинта оказалась опухшей с багровым синяком у пальцев. Отец приложил к ране бинт, густо смазанный какой-то гадостью от доктора Дагмарова, и опять перевязал ногу. Потом принес мне чаю, выключил свет, но уходить не стал, а устроился в кресле у кровати.
–Спи.
Утром отец разбудил меня и велел одеться.
–Сможешь идти?
–А если нет? – неожиданно для себя развязно произнес я.
–Тогда попробуешь опираться на дедушкину палку, – невозмутимо ответил папа.
В конце концов выяснилось: единственное, что я могу, – это допрыгать на здоровой ноге до прихожей и натянуть куртку.
Тогда, ни слова не говоря, отец подхватил меня на руки, вынес на улицу, остановил частника и привез в больницу. Там мне наложили новую повязку и вкатили укол под лопатку.
Да, еще фотографию скелетную сделали! Жуть! Костлявая нога голода!
Дома я весь день валялся на кровати – бритый, перебинтованный и совершенно несчастный.