Шрифт:
А.П.ЧЕХОВ
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ИДЕАЛИСТА
Десятого мая взял я отпуск на 28 дней, выпросил у нашего казначея сто рублей вперед и порешил во что бы то ни стало "пожить", пожить во всю ивановскую, так, чтобы потом в течение десяти лет жить одними только воспоминаниями.
А вы знаете, что значит "пожить" в лучшем смысле этого слова? Это не значит отправиться в летний театр на оперетку, съесть ужин и к утру вернуться домой навеселе. Это не значит отправиться на выставку, а оттуда на скачки и повертеть там кошельком около тотализатора. Если вы хотите пожить, то садитесь в вагон и отправляйтесь туда, где воздух пропитан запахом сирени и черемухи, где,
Дачу я нанял, по совету одного приятеля, у Софьи Павловны Книгиной, отдавшей у себя на даче лишнюю комнату со столом, мебелью и прочими удобствами. Наем дачи совершился скорее, чем мог я думать. Приехав в Перерву и отыскав дачу Книгиной, я взошел, помню, на террасу и... сконфузился. Терраска была уютна, мила и восхитительна, но еще милее и (позвольте так выразиться) уютнее была молодая, полная дамочка, сидевшая за столом на террасе и пившая чай. Она прищурила на меня глазки.
– Что вам угодно?
– Извините, пожалуйста...
– начал я.
– Я... я, вероятно, не туда попал... Мне нужна дача Книгиной...
– Я Книгина и есть... Что вам угодно?
Я потерялся... Под квартирными и дачными хозяйками привык я разуметь особ пожилых, ревматических, пахнущих кофейной гущей, но тут...
– "спасите нас, о неба херувимы!" - как сказал Гамлет, сидела чудесная, великолепная, изумительная, очаровательная особа. Я, заикаясь, объяснил, что мне нужно.
– Ах, очень приятно! Садитесь, пожалуйста! Мне ваш друг писал уже. Не хотите ли чаю? Вам со сливками или с лимоном?
Есть порода женщин (чаще всего блондинок), с которыми достаточно посидеть две-три минуты, чтобы вы почувствовали себя как дома, словно вы давным-давно знакомы. Такой именно была и Софья Павловна. Выпивая первый стакан, я уже знал, что она не замужем, живет на проценты с капитала и ждет к себе с гости тетю; я знал причины, какие побудили Софью Павловну отдать одну комнату внаймы. Во-первых, платить сто двадцать рублей за дачу для одной тяжело и, во-вторых, как-то жутко: вдруг вор заберется ночью или днем войдет страшный мужик! И ничего нет предосудительного, если в угловой комнате будет жить какая-нибудь одинокая дама или мужчина.
– Но мужчина лучше!
– вздохнула хозяйка, слизывая варенье с ложечки.
– С мужчиной меньше хлопот и не так страшно...
Одним словом, через какой-нибудь час я и Софья Павловна были уже друзьями.
– Ах да!
– вспомнил я, прощаясь с ней.
– Обо всем поговорили, а о главном ни слова. Сколько же вы с меня возьмете? Жить я у вас буду только двадцать восемь дней... Обед, конечно... чай и прочее.
– Ну, нашли, о чем говорить! Сколько можете, столько и дайте... Я ведь не из расчета отдаю комнату, а так... чтоб людней было... двадцать пять рублей можете дать?
Я, конечно, согласился, и дачная жизнь моя началась... Эта жизнь интересна тем, что день похож на день, ночь на ночь, и - сколько прелести в этом однообразии, какие дни, какие ночи! Читатель, я в восторге, позвольте мне вас обнять! Утром я просыпался и, нимало не думая о службе, пил чай со сливками. В одиннадцать шел к хозяйке поздравить
Не прошло и недели, как случилось то, чего вы давно уже ждете от меня, читатель, и без чего не обходится ни один порядочный рассказ... Я не устоял... Мои объяснения Софья Павловна выслушала равнодушно, почти холодно, словно давно уже ждала их, только сделала милую гримаску губами, как бы желая сказать:
– И о чем тут долго говорить, не понимаю!
Двадцать восемь дней промелькнули как одна секунда. Когда кончился срок моего отпуска, я, тоскующий, неудовлетворенный, прощался с дачей и Соней. Хозяйка, когда я укладывал чемодан, сидела на диване и утирала глазки. Я, сам едва не плача, утешал ее, обещая наведываться к ней на дачу по праздникам и бывать у нее зимой в Москве.
– Ах... когда же мы, душа моя, с тобой посчитаемся?
– вспомнил я. Сколько с меня следует?
– Когда-нибудь после...
– проговорил мой "предмет", всхлипывая.
– Зачем после? Дружба дружбой, а денежки врозь, говорит пословица, и к тому же я нисколько не желаю жить на твой счет. Не ломайся же, Соня... Сколько тебе?
– Там... пустяки какие-то...
– проговорила хозяйка, всхлипывая и выдвигая из стола ящичек.
– Мог бы и после заплатить...
Соня порылась в ящике, достала оттуда бумажку и подала ее мне.
– Это счет?
– спросил я.
– Ну, вот и отлично... и отлично (я надел очки)... расквитаемся и ладно (я пробежал счет). Итого... Постой, что же это? Итого... Да это не то, Соня! Здесь "итого двести двенадцать рублей сорок четыре копейки". Это не мой счет.
– Твой, Дудочка! Ты погляди!
– Но... откуда же столько? За дачу и стол двадцать пять рублей согласен... За прислугу три рубля - ну, пусть, и на это согласен...
– Я не понимаю, Дудочка, - сказала протяжно хозяйка, взглянув на меня удивленно заплаканными глазами.
– Неужели ты мне не веришь? Сочти в таком случае! Листовку ты пил... не могла же подавать тебе к обеду водки за ту же цену! Сливки к чаю и кофе... потом клубника, огурцы, вишни... Насчет кофе тоже... Ведь ты не договаривался пить его, а пил каждый день! Впрочем, все это такие пустяки, что я, изволь, могу сбросить тебе двенадцать рублей. Пусть остается только двести.
– Но... тут поставлено семьдесят пять рублей и не обозначено, за что... За что это?
– Как за что? Вот это мило!
Я посмотрел ей в личико. Оно глядело так искренне, ясно и удивлено, что язык мой уже не мог выговорить ни одного слова. Я дал Соне сто рублей и вексель на столько же, взвалил на плечи чемодан и пошел на вокзал.
Нет ли, господа, у кого-нибудь взаймы ста рублей?