Из-за парты — на войну

Кравцова Наталья Федоровна

Все чаще летали над нами вражеские самолеты, держа курс на Брянск. По ночам слышны были глухие взрывы. В небе вспыхивали зарницы.

Однажды после работы Оля сообщила:

— Бабоньки, пришло распоряжение срочно возвращаться в Москву. Выйдем в одиннадцать вечера, после ужина.

Наш последний переход мы совершали в темноте. В той стороне, где находился Брянск, небо розово светилось. По мере того как темнота сгущалась, небо становилось все ярче, пылая оранжево-красным заревом, и

было похоже, будто среди ночи из-за горизонта вдруг показалось солнце.

Когда ночью мы вошли в город, кое-где после бомбежки еще пылали дома, рушились стены. Низко над Брянском стлался багровый дым.

На станции стоял эшелон, который должен был увезти нас в Москву. Пришлось долго ждать, когда починят железнодорожные пути, разрушенные бомбами.

И вот мы едем. Лениво постукивают колеса, будто спешить некуда. Медленно уплывает вокзал, освещенный заревом пожара. Проходит минут пять, когда мы слышим раскатистые взрывы…

— Бомбят, — говорит тихо Лена.

Вскоре, уставшие, мы засыпаем, сидя в тесноте.

Ритмично стучат колеса, и кажется, что они говорят: «Е-дем в Моск-ву… Е-дем в Моск-ву…»

Лена во сне что-то бормочет, потом, застонав, вскакивает и кричит:

— Стреляют!.. Бежим!.. Бежим!..

— Успокойся, Лена, мы в поезде.

Я осторожно усаживаю ее на место и глажу по спине. Сонная, она вздыхает и, медленно опустив тяжелые веки, кладет голову мне на плечо.

Стучат, стучат колеса: «Е-дем в Моск-ву…»

На Белорусский вокзал поезд прибыл днем. Толкаясь, все высыпали из вагонов — вот она, Москва! За два месяца бродячей жизни мы совсем отвыкли от городского шума, от гудков машин, звона трамваев. Теперь, окунувшись в сутолоку города, обрадовались ей, нашей Москве. И были благодарны за то, что она существует, что в ней по-прежнему кипит жизнь.

Заполнив вагоны метро, шумно и возбужденно переговаривались. Все обращали на нас внимание: загоревшие до черноты, запыленные, мы были похожи на чертей. Только зубы да белки глаз резко выделялись на лицах. Москвичи разглядывали нас, строили предположения.

— Это беженцы! Из Белоруссии! — уверенно заявляла полная дама в шляпе.

А мы смеялись. Нам было смешно слышать это и было весело оттого, что наконец-то мы дома. Пусть думают, что беженцы. Пусть думают что хотят.

А мы — в Москве…

Вот и наш институт. Длинное приземистое здание с боковыми крыльями. И кирпичные корпуса общежития. Все на месте, никаких изменений, если не считать того, что вместо большой клумбы напротив главного входа в институтское здание теперь глубокая воронка от бомбы. Стекла в окнах уже вставлены…

Сентябрь промчался быстро. Занятия, которые шли своим чередом, никого сейчас особенно не интересовали,

тем более что учебный год только начинался. Субботники, воскресники.

Нас постоянно куда-то «бросали»: то мы ездили на уборку овощей, то строили склады, то рыли окопы, делали песчаные дорожки и рисовали зеленые деревья на аэродроме, чтобы сверху летное поле было похоже на парк.

Мы втроем, Оля, Лена и я, посещали школу медсестер, организованную в институте, совершали марши в противогазах, шагая по шоссе в студенческой колонне, а я, кроме всего прочего, ходила еще и в дальние походы по лесам Подмосковья.

Однажды, в начале октября, я вернулась из очередного похода, длившегося два дня. Переходя вброд лесную речку, я простудилась. Меня лихорадило.

— Ты что это такая красная? — встретила меня Оля, когда я вошла в комнату общежития.

Я устало опустила на пол рюкзак и повалилась на кровать. Не было сил даже раздеться.

— Горло болит… И голова…

Она быстро раздела меня, сунула мне под мышку термометр и, как всегда, принялась ругать:

— Какого черта ты суешься в ледяную воду?! Ночью было минус три! Тоже мне — умники! Если б действительно нужно было…

Оля не очень-то одобряла походы по лесу, считая, что сейчас это пустая трата времени. Зато в школе медсестер она была одной из лучших: быстрое всех могла сделать любую перевязку, наложить шину, перенести «раненого»…

Вынув термометр, она мрачно посмотрела на меня: оказалось — 38,2°.

— Ты полежи, — сказала Оля. — Я тебе чаю горячего дам. Хочешь?

Она поставила на плитку чайник, постояла возле меня, нахмурилась и вдруг сказала:

— Институт на днях эвакуируется в Алма-Ату… Ты как? Поедешь?

Я поднялась и села на кровати, глядя воспаленными глазами на нее. Теперь я вспомнила, что, возвращаясь, заметила во дворе какую-то суматоху и беготню — в проходной толпился народ, все куда-то спешили…

— Нет, никуда я не поеду!

Об отъезде из Москвы не могло быть и речи. Зачем же тогда все эти походы, школа медсестер и прочее… Алма-Ата — это же тыл! Глубокий тыл… Конечно, для занятий хорошо…

Оля молча кивнула, потом, посмотрев на меня пристально, сказала:

— Там, знаешь, некоторые уходят в женскую авиационную группу. Набор идет сейчас в ЦК комсомола… У нас в комитете дают комсомольские путевки тем, кто умеет летать или прыгать с парашютом…

Она замолчала, глядя на меня вопросительно и настороженно, а я, вскочив, стала лихорадочно одеваться.

— Поедешь? — спросила Оля.

— Что ж ты сразу не сказала?! А ты, Оля? — спохватилась я.

— Меня не отпускают. Куда-то в другое место пошлют… С группой сандружинниц.