Из записок Кощея Бессмертного

Кривин Феликс Давидович

Наступила ночь. Уснули аты-баты, а на посту остался один - Катигорошек.

Он стоял, как положено стоять на посту: твердые плечи, твердая грудь и твердый взгляд, устремленный в пространство.

Но вот он поднял этот взгляд вверх - туда, к окну башни, и еле слышно позвал:

– Несмеяна!

В окне появилась девушка.

– Несмеяна, - зашептал Катигорошек, - послушай новый анекдот. У одного царя был сын, а у сына жена, а у жены свекор. И этот свекор был тоже царем...

Катигорошек рассказывал анекдот,

подчеркивая смешные места, а кое-что даже изображая.

– Правда, смешно?
– осведомился он.
– А вот еще анекдот... Обхохочешься!

Царевна не смеялась.

– Да ты вникни, ты только себе представь, - Катигорошек перевел дух и опять зашептал, то и дело оглядываясь на спящих товарищей: - Помню, я нашего катал, вот было смеху!

Тут он прервал рассказ, потому что время его истекло - на смену ему спешил Выкатигорошек.

Этот стражник грозно замер на своем посту в стоял неподвижно, пока его товарищ укладывался на отдых. Но едва лишь все стихло, он поднял голову и позвал:

– Несмеяна!

И опять царевна в окне.

– Не смеешься?
– спросил Выкатигорошек.
– Это ты зря. Раз надо смеяться, ничего не поделаешь. Все мы в мире горошки, что прикажут - то делаем.
– Он вдруг скорчил рожу и высунул язык: - А у тебя вся спина сзади!

Царевна не улыбнулась.

– Ты слышишь? Ты, наверно, не слышишь? Я говорю: у тебя спина сзади. Понимаешь? Сзади спина!

Нет, не улыбнулась царевна.

Тогда он отошел на приличное расстояние и - пошел к ней мелким шажком, неся издали свою подстрекательскую улыбку, но на полдороге шлепнулся на землю, поднялся и сказал с улыбкой, которая ничуть не пострадала при падении:

– Чуть-чуть не упал.

Царевна не улыбнулась.

– А ты знаешь, как катится бочка?
– Выкатигорошек лег на землю и несколько раз перевернулся со спины на живот. Потом встал, отряхнулся и сказал: - Вот видишь, ты сама не хочешь...

Тут пришло ему время сменяться с поста, и на его месте застыл неприступный Окатигорошек. Он стоял, не сводя глаз с одной точки, находившейся в противоположном направлении от того места, которое он должен был охранять, и старался не моргать, чтобы не закрывать глаз даже на долю секунды. Но вскоре заговорил и он:

– Царевна, - сказал он, - у нас такой царь, такие министры... Царевна, это же просто смешно: почему вы одна не смеетесь?

Она ничего не ответила.

– Хорошо. Допустим, у вас есть причины. Но, царевна, войдите в наше положение: вы думаете, нам весело вас сторожить? Куда веселее поливать дороги, чем шагать по ним без всякого смысла - взад-вперед. Но мы же не по своей воле, царевна, у нас нет своей воли, мы делаем то, что нам говорят...

– Я сейчас заплачу, - сказала царевна.

– Нет, нет, пожалуйста, только не это! Я хотел вас рассмешить, а вы вдруг расплачетесь - это даже смешно...

– Ничего нет смешного.

–

Нет? Почему же нет, это вы просто не видите. А вы посмотрите, присмотритесь получше... Уверяю вас, если хорошо присмотреться...

– Какой вы смешной, - сказала царевна.

– Да, я смешной, я очень смешной! Вы даже не представляете, какой я смешной!.. Только... почему же вы не смеетесь?

Ночь кончилась. Аты-баты опять на ногах. Десять шагов туда - десять шагов обратно. Двадцать шагов туда - двадцать шагов обратно.

Я отвязываю бычка и на прощанье машу им прутиком. Я машу прутиком и говорю про себя:

– Пусть им царевна засмеется!

8. ЦАРЬ ГОРОХ

Его дворец.

Первое, что мы видим, - это распахнутое окно. Первое, что мы слышим, доносящийся из окна оглушительный хохот. От этого хохота сотрясается весь дворец, и кажется, это он хохочет, широко разинув свое окно.

Мы хотим пройти мимо, но тут в окне появляется голова царя, сопровождаемая головами министров.

– Эй, ты, - кричит царь Горох.
– Куда ведешь своего осла?

– Это не осел, - говорю я и выставляю бычка наперед, чтобы царь его получше увидел.

– Ты молчи!
– ликует царь.
– Я у него, а не у тебя спрашиваю!

Он хочет сказать, что спрашивает у моего бычка. А осел, дескать, я. Это он так шутит.

– Так, говоришь, не осел?

Головы министров покатываются со смеху и дружно скатываются с окна. Остается только веселая голова царя Гороха.

– Ох, - говорит царь, - ты меня совсем уморил! Ничего не скажешь, веселый парень. Значит, как ты говоришь? Не осел? Вот это отмочил! Ты погоди, я сейчас к тебе выйду!

Царь исчез в окне и тут же появился на ступеньках.

– Так, говоришь, не осел? Это ничего, остроумно.

Царь присаживается на ступеньку и снимает с головы корону, обнаружив при этом великолепную, прямо-таки царскую лысину.

– Жарко нынче в короне, - объясняет свои действия царь.
– И вообще без головного убора - это как-то здоровее для организма. А? Как ты находишь?

– Я не знаю.

– Не знаешь?
– засмеялся царь и смеялся долго, до слез.
– Это ничего, остроумно. Я вижу, с тобой не соскучишься. А это у тебя кто?
– царь хитро подмигнул: - Не осел?

– Да нет, это бычок.

– Не жареный, нет? Терпеть не могу бычков в сыром виде!

– Он не сырой, он живой!

Царь Горох гладит бычка по спине, треплет его за уши:

– Это он для себя живой, а для нас - просто сырой, верно?

Разговор принимает такой оборот, что я чувствую - надо скорей убираться. Но царь и не собирается нас отпускать, он только еще вошел во вкус разговора.

– Значит, ты так: из сказки в сказку? Вроде бы путешествуешь? Ну, это ничего: у меня полцарства ходит по миру. Перекатигорошки. А вот интересно знать: что ты скажешь о соловье-разбойнике?