Из жизни двух городов. Париж и Лондон
Шрифт:
Лондон все же поэкспериментировал с тем, что некоторые архитекторы называли «французскими квартирами»: их рассматривали как пристанище для беднейших слоев населения – альтернативу городским трущобам, и как pied-`a-terre [14] для лондонской аристократии. Конечно, лондонцы прекрасно знали (по крайней мере, по романам Золя), что именно происходит в нечестивых, развратных французских квартирках, однако и они не могли не признать преимуществ горизонтальной жизни, как в смысле личного удобства, так и для будущего городского развития. Британская одержимость идеей собственности не давала упрямцам забыть о мечте каждого настоящего англичанина: отдельном, окруженном садиком «доме», однако опыты архитекторов, в конце концов, помогли найти модель, которую многие лондонцы двадцатого – двадцать первого века сочли весьма привлекательной.
14
Временное
Затем, во второй главе, мы рассмотрим, как лондонцы и парижане учились гулять. В средневековом городе никто не гулял – по крайней мере, никто, кто что-то собой представлял. Ну а работяги, не по своей воле пу стившиеся в опасное путешествие по городу пешком, не «прогуливались», а, скорее, уворачивались – от повозок, карет, собак, господского хлыста… В период, который я выбрал для описания, улицы города постепенно превращались в места для приятных прогулок, пышных парадов и роскошных магазинов. Но чтобы прогулки по городу стали приятным и в общем безопасным занятием, городская архитектура должна была коренным образом измениться. Прежде всего, следовало осветить темные улицы города, оснастить дома водосточными желобами, обозначить тротуары и, самое главное, замостить их! Необходимо было также изменить отношение горожан: жизнь в городе должна была стать увлекательным действом, в котором они сами захотели бы принимать участие – как днем, так и ночью. И здесь на сцене впервые появляется fl^aneur – фланёр, наиболее типичный представитель современного городского пейзажа; ни одно описание нынешнего города не обходится без этого персонажа. Традиционно считается, что фигура фланёра появилась в девятнадцатом веке, однако я расскажу о зарождении «фланёрства» в веке восемнадцатом.
В третьей главе мы рассмотрим еще одно явление, которое, согласно общепринятому мнению, парижане экспортировали в Лондон, – ресторан. Начав во времена Мерсье с предоставления весьма аскетических услуг по очищению желудка и восстановлению сил, ресторан в скором времени сильно расширил поле своей деятельности. Как мы увидим, лондонцы и парижане по-разному рассматривали задачи ресторана: первые ходили туда покрасоваться, в то время как последние предпочитали анонимность.
В четвертой главе мы окунемся в мир развлечений: танцев и песен, популярных в восемнадцатом и девятнадцатом веках, в мир водевиля и варьете. И низкие переливы звуков песни «Шампейн Чарли», и бесстыдно-веселый канкан, и искрящаяся, бурлящая ночная жизнь «Веселого Парижа» зародились именно в результате культурного диалога двух столиц.
«Современный город – это одновременно и сложившаяся окружающая среда, и текст, который пишем мы сами. Он состоит из кирпичей и цемента, но овеян фантазиями, являющимися плодом нашего воображения. Воображаемый город плетет бесконечную паутину аллюзий, метафор и ассоциаций вокруг реально существующих зданий, улиц и площадей. Ловя отблески наших грез, меняется дизайн зданий, что, в свою очередь, дает жизнь новым фантазиям и сказкам».
В пятой главе мы рассмотрим один такой воображаемый город в эпоху fin de si`ecle: ночной, преступный мир криминала – необходимое звено, соединяющее обыденные, земные, «нормальные» аспекты нашей жизни с пугающими, полумистическими отклонениями от нормы. Здесь в роли детектива выступит фланёр.
В шестой главе мы посетим некрополь, или «город мертвых». Пригородные кладбища взамен церковно-приходских впервые появились в наполеоновском Париже с открытием Пер-Лашез. Факт того, что мертвые переехали из переполненных приходских погостов в центре города в просторные «кладбища-парки», говорит о том, что городские власти наконец-то задумались о решении давней проблемы скученности захоронений, угрожавшей здоровью горожан. Лондонцы тотчас же переняли стиль, планировку и расположение парижских кладбищ: в последующие десятилетия здесь появились Кенсал-Грин (1832 г.) и другие частные кладбища. Ну а на стиль этих новомодных «последних пристанищ» изначально оказала сильное влияние английская культура: англомания, распространенная во Франции до 1789 года, диктовала французским аристократам моду на английскую поэзию и ландшафтную архитектуру. Вот из таких запутанных взаимосвязей и возник новый «кладбищенский стиль». Очистив территории от претензий бедняков, средний класс построил для своих мертвецов идеальный город, первую модель «пригородного парка», где живущие смогут, когда придет их черед, обрести успокоение.
Приведенные в книге конкретные случаи базируются на архивных документах, планах, рисунках, офортах, чертежах и фотографиях, а также на материалах газет и журналов. Я старался по возможности не использовать дорожные дневники: они представляют собой особый жанр, связанный в большей мере с личностью автора и его собственными нуждами и чаяниями, нежели с проблемами населения, проживающего в том или ином городе. Я широко использовал художественную литературу, не только из-за подробного описания деталей и особенности «места действия», которым изобилуют некоторые романы, но и из-за того, что писатели невольно формировали у читательской публики отношение к своему городу. Например, совет Шерлока
Возможно, вам показалось странным, что главными героями исследования стали именно эти два города: ведь мы привыкли считать антиподами «Большой волдырь», одно название которого вызывает в памяти творчество Уильяма Хогарта и Чарльза Диккенса, и «Веселый Париж», Столицу наслаждений, где по тенистым бульварам бесцельно слоняются бодлеровские фланёры и другие охотники за наслаждениями. Историки не устают повторять, что британцы в восемнадцатом веке привыкли противопоставлять себя «этим странным» французам. Две нации «были врагами по необходимости» и честно старались соответствовать чертам назначенных им национальных характеров.
Лондонцы смогли взглянуть на отсутствие у них такого количества великолепных соборов и дворцов позитивно: ведь это доказывало наличие в Англии свобод, которых не давала французам римская католическая церковь с ее деспотизмом и религиозными предрассудками. Представители Георгианской эпохи [15] называли французов «деревянные башмаки», намекая на сабо, которые носили скуповатые французские крестьяне, в то время как их английские собратья щеголяли в кожаных туфлях. Парижане, в свою очередь, мечтали сложить всю тяжелую работу и мелкую торговлю на плечи «подверженных сплину», раздражительных и меланхоличных лондонцев, которые из-за самого факта своего рождения не умеют наслаждаться прелестями жизни, доступными во французской столице.
15
Правление Вельфов, или Ганноверской династии (1714 – 1901 гг.), известное также как Георгианская эпоха (т. к. первых четырех королей звали Георгами) – период усиления парламентаризма в Великобритании, ослабления королевской власти и становления британской демократии. Вельфы оказались на британском престоле благодаря Акту о престолонаследии 1701 года, отрезавшему путь к британской короне многочисленным католикам, находившимся в родстве со Стюартами.
Многие книги и выставки документально запротоколировали отношения между Берлином и Санкт-Петербургом, Парижем и Римом, даже Римом и Эдо, однако исследований, посвященных Парижу и Лондону, до сих пор нет. Каждому из этих городов в отдельности были посвящены тонны литературы, но на протяжении нескольких веков ни одному историку почему-то не пришло в голову провести их сравнительный анализ.
Именно это я и постараюсь сделать на страницах книги. Я не ставил целью написать научный труд об исторической трансформации двух городов или в деталях сравнить пути их развития: для этого потребовалось бы поместить читателя в некую третью точку, равно отделенную от обоих полюсов, чтобы объективно оценить их сходство и различия. Нам также пришлось бы, затормозив бег времени, вырвать из него отдельные мгновения, а потом сравнивать застывшие «снимки». Нам пришлось бы утвердить ряд устойчивых терминов для четкого определения всех явлений, которые мы собираемся сравнивать: от «кладбища» до собственно «города». Мы должны были бы выбрать точки отсчета, определить направления взаимного влияния и так далее. Даже если бы мы набрали достаточно доказательств того, что определенный атрибут лондонской истории был заимствован из Парижа, за это открытие мы заплатили бы высокую цену: нам пришлось бы определить понятия «парижский», «урбанистический» и т. д.
В этой книге в духе histoire crois'ee (перекрестной истории) основное внимание уделяется процессам взаимопроникновения культур и культурного обмена и город рассматривается как бесконечный перекресток дорог, ведущих в разные стороны. При этом я признаю, что многие используемые термины являются артефактами описываемого здесь процесса. Цель данного дискурса – не сражение и не выбор победителя; я не собираесь решать, возникло ли то или иное историческое явление изначально в Париже или в Лондоне. Конечно, можно было бы превратить историю двух городов в подобие игры в большой теннис через Ла-Манш: один город подает, а другой отбивает, и так далее. В теннисе подачу можно отбить, принять, или просто проигнорировать, испортив тем самым всю игру, однако в этой книге исторические пересечения столь сложны, запутаны и рефлексивны, что такое сравнение вряд ли поможет. Ведь в нашем случае они представляют собой нечто гораздо большее, чем просто обмен ударами. Париж не стал больше походить на Лондон, а Лондон – на Париж в результате культурных пересечений; но оба города превратились в великие космополитические мегаполисы, которые мы знаем и любим сейчас, подарив друг другу новые идеи, новые виды деятельности и новое представление о самом понятии «город».