Из жизни Ксюши Белкиной

Колочкова Вера Александровна

Глава V.

Ксюша, не шевелясь, лежала в теплой воде, закрыв глаза и блаженно распустив привыкшее к постоянному напряжению тело. Какое, оказывается, безумное удовольствие – просто принять ванну… Это вам не быстрое мытье под ржавым, бьющим толстыми струями душем, сопровождающееся звуками нервно всхлипывающей от постоянных дерганий за ручку со стороны коммунального коридора двери! Лежишь себе тихонько и лежишь, и знаешь, что никто к тебе не ворвется, и можно целый час лежать, а захочешь – и два, и три… Да и вообще… Как она теперь маму понимает, стремившуюся всю свою сознательную жизнь к отдельноквартирному комфорту! И даже не в ванной тут дело, и не в отсутствии любопытных соседей… Она сама, только

сама для себя вот уже полтора месяца живет полнейшим, стопроцентным счастьем, отчего впервые ощущает себя, Ксюшу Белкину, вовсе не нарицательной. Все у нее свое, собственное. Свое тело, свои чувства, свои острые и незнакомые эмоции – вот как простое бултыхание в ванной, например! Хотя иногда и кажется, что она так же бежит в обнимку со страхами по прежнему замкнутому кругу, виляя всем хвостиком, как бездомный и беспородный щенок… А вчера на нее вдруг крайнее безумство нашло – ей до смерти захотелось надеть на себя платье! Хоть какое–нибудь, хоть самое распоследнее и немодное, но только чтоб непременно платье… И откуда что берется, хотелось бы знать? Отродясь у нее никаких платьев не было… Как выпрыгнула тогда из школьной формы в китайские резинчатые джинсы, так и носила их, ни о чем таком не задумываясь: одни до дыр истираются – другие, точно такие же, покупаются… А тут вдруг на тебе – платье захотелось надеть! Поди ж ты… Ну, да мало ли чего хочется? Денег–то все равно нет! На жизнь им с Олькой хватит, конечно – надо же есть–пить что–то, а на платье – уж извините… Хотя имеется у нее одна робкая мыслишка, ворочается в голове потихоньку – наружу просится… Вчера еще возникла, когда, обследуя новый район на предмет наличия дешевых продуктовых магазинов, случайно забрела в комиссионку. Конечно, тут же развернулась и ушла, а мысль в голове так и осталась… А что, если она там себе платье купит? Подумаешь, кем–то уже ношенное! Она ж не графиня какая–нибудь, чтоб кочевряжиться! Вот сейчас полежит еще в ванной чуть–чуть, а потом и пойдет, и посмотрит… Тем более, выходной у нее сегодня – сам бог велел пойти прогуляться по майским теплым улицам, поглазеть на нарядную зеленую дымку тополей на бульваре, пожмуриться на яркое солнышко…

Поднимаясь из воды, она потянулась блаженно, чувствуя радость каждой косточки, медленно вышагнула из ванной. Взяла в руки нежно–пушистое богатое махровое полотенце и снова, в который уже раз, испугалась пронзившего ее чувства собственной ничтожности, неприкаянности, случайности, недостойности всей этой роскоши, так неожиданно и в одночасье на нее свалившейся; втянув голову в плечи, пугливо оглянулась на дверь ванной, как будто кто–то строгий и значительный должен вот–вот войти и спросить непременно – а что это ты, интересно, тут делаешь, Ксюша Белкина, и место ли тебе здесь вообще! И будто в оправдание перед этим строгим и невидимым судией начала вспоминать, прокручивать в голове тот их долгий ночной разговор с Лизой, и успокаиваться потихоньку, как после сильного испуга…

— Ксения, вы живите, сколько хотите, и не думайте ни о чем! Я эту квартиру никогда продавать не буду, но и возвращаться не собираюсь тоже! Просто пусть она у меня будет, и все. Как виртуальная связь с родиной… Так что живите! А платежи всякие квартирные я авансом оплатила, надолго, для отца еще старалась… И пользуйтесь всем, конечно же – бельем там, посудой…

— Спасибо, Лиза, спасибо… — уже в который раз принималась благодарить ее Ксюша, наклоняя при каждом «спасибо» низко голову, будто Лиза могла каким–то образом увидеть и оценить ее искреннюю благодарность.

— Ну что вы заладили – спасибо да спасибо! Странная вы, Ксения, ей богу… Шубку–то мою успели хоть поносить?

— Д–д–а… Спасибо…

— Да ладно… Я же вам тоже очень благодарна! Как подумаю, что отец мог последние дни в полном одиночестве провести – так мне плохо становится! Вас как ангел ему на крыльях принес… Да, его всю жизнь женщины любили… Жил любимым и умер любимым… — голос Лизы потеплел,

завибрировал грудными нотами. — Так что на душе у меня, благодаря вам, спокойно теперь. И поверьте мне, Ксения, это дорогого стоит! Так что живите себе и ни о чем не думайте…

Они долго еще тогда говорили. Обо всем. О Ксюшином коммунальном беспросветном существовании, о маме, о Вите, об Ольке, об Иване Ильиче, о бухгалтерше Нине, о Серегином хамстве, о пушкинских стихах, о начавшейся в грязном городе весне…

— Как же вы со всем этим живете, Ксения? Ведь так нельзя… — дивлялась по ту строну телефонной трубки Лиза. – Нельзя выкупить — выслужить любовь и уважение окружающих за счет самоуничижения, что вы! Эдак можно черт знает куда зайти…

— Да, я понимаю… — оправдывалась Ксюша в порыве откровения. – Теперь–то я все понимаю! А все равно – так страшно развернуться лицом к этим самым окружающим! Они же к моему протесту не привыкли, боюсь, по развернутому лицу и ударят…

— Не ударят! Хотя и повозмущаются, конечно, первое время. Не бойтесь, Ксения! И помните – вы умный и тонкий человек, и вам есть чем гордиться! Ну кто, например, из ваших окружающих знает всего «Онегина» наизусть? Кому это интересно?

— Да никому, пожалуй… Если только Вите…

— А я вот сейчас подумала – жаль, что мы раньше с вами не встретились! Могли бы подругами стать… Вы очень, очень интересный человек, Ксения! И глаза у вас такие…Как бы это сказать…Кричащие внутренним духом, вот! Настоящие глаза русской женщины, умницы–страдалицы…

— Ой… Спасибо вам…

— Ну вот – опять спасибо! – грустно рассмеялась в трубку Лиза. – Наверное, еще и кланяетесь при этом, а? Скажите честно!

— Ага, кланяюсь… — рассмеялась Ксюша. – Кланяюсь, Лиза! Ничего с собой не могу поделать – кланяюсь! Видимо, намертво в меня эта мазохистская пыль въелась – так просто не вытряхнуть!

— Ничего! Помаленьку, по пылинке, каждый день и каждый час… Глядишь, настоящее лицо ваше и высветится… Я думаю, реставрация собственной личности – это ужасно увлекательный процесс, а?

— А есть ли она, личность–то? – вздохнула вдруг грустно Ксюша. – Может, никакой такой личности и нет, а есть сплошная Ксюша Белкина?

— Есть, Ксения. Раз вы – есть, значит, и личность — есть! Есть! А иначе куда ж девать выученного «Онегина», и Блока, и Пастернака, и Ахматову, и любовь к моему отцу, и бухгалтершу Нину, и мой искренний к вам душевный порыв? Так что вперед, Ксения, и не подведите нас всех, вместе взятых!

— Хорошо… — чуть не расплакалась тогда в трубку Ксюша. — Какая вы умная, Лиза… И все равно – спасибо вам, Лиза…

Полтора месяца прошло с того самого разговора! Полтора месяца она живет здесь, в этой квартире – а кажется, как один день … И никому под ногами не мешается, и у плиты коммунальной в очереди не стоит, и прятаться не надо в свой угол за шкафом от недовольно–злобных маминых взглядов, и за Ольку не переживать, что она опять с ней сцепится… Непривычно! Все ей здесь непривычно, в диковинку! У них с Олькой даже комнаты теперь отдельные – вот! Не слышно и не видно ее теперь – тихая стала совсем девчонка, вся из себя лениво–грациозная такая… Как будто всю жизнь в таких условиях прожила! Вон как красиво развалилась на диване в своей комнате с телефонной трубкой в руке – хоть картину с нее пиши! Мурлычет чего–то в эту самую трубку, улыбается…

— Оль! Я прогуляюсь пойду, а ты бы позанималась уроками хоть немного! У тебя ж экзамены скоро…

— Ладно, ладно… — нехотя оторвалась от трубки Олька, взглянула недовольно. – Сейчас Потемкин приедет, будет мне алгебру в голову вдалбливать…

— Саша поедет сюда, в такую даль, чтобы с тобой алгеброй позаниматься? Ну надо же…

— А чего ты хочешь, мамочка? – потянулась лениво Олька на своем диване. – Это любовь, мамочка, тут уж ничего не попишешь…

— Бедный мальчик! – улыбнулась ей в ответ Ксюша, стоя в дверях и промокая волосы полотенцем. – Влюбился в такую ленивицу – нехочуху…