Из жизни кукол
Шрифт:
– Записка на ночном столике, – сказала мать девочки. – Мы ее прочитали, но положили на место, как она лежала… – Голос у нее задрожал, и она закрыла лицо руками.
Молодая женщина. Наверное, родила дочь еще подростком, подумал Шварц и вздохнул про себя. Вот черт.
Мать Тары остановилась на пороге, а Шварц направился к ночному столику.
Записка состояла из трех написанных от руки строчек; Шварц перечитал ее дважды. Из-за тонкой стены, у которой стояла кровать, доносился детский плач и иногда –
Папе, маме и Чинар.
Простите меня, я согрешила. Я не достойна жить дальше.
Я люблю вас. Встретимся на небесах. Я делаю прыжок.
Записка на линованном листе А4 была подписана именем девочки; Шварц отметил, что обе “а” в имени Тары заменены сердечками.
– Значит, когда мы позвонили, вы были уверены, что Тара спит? – спросил он.
– Да. – Мать вытерла слезы.
– Вы не замечали у нее признаков подавленности?
– Не знаю.
– Она не обращалась к психиатру?
– К психиатру? В каком смысле?
Женщина так и стояла на пороге, в трех метрах от Шварца, что показалось ему немного странным.
– Значит, не обращалась?
– Нет… Зачем ей психиатр?
Шварц молча указал на письмо на ночном столике.
– Нет, – повторила женщина после неловкого молчания.
– Вы не знаете, что имела в виду Тара, говоря, что согрешила?
– Я… нет. Нет, не знаю.
– Вы уверены?
Женщина кивнула.
– У Тары был парень?
Она замотала головой.
– Вы не знаете никого из дома, возле которого мы ее нашли? Серый, шестиэтажный?
– Нет… вряд ли. Кажется, нет.
– У нее был знакомый по имени Улоф?
Похоже, вопрос застал мать Тары врасплох.
– Улоф? Кто это?
– Пока не знаем. Они обменялись эсэмэсками… – Шварц посмотрел на часы. – Почти шесть часов назад, в начале одиннадцатого.
– Она была дома, – сказала мать. – Мы смотрели новости по телевизору. – Глаза у нее снова заблестели, она поднесла руку ко рту.
– А потом Тара ушла?
Мать прикусила губу; слеза скатилась по щеке в уголок рта. – Нет, не ушла… Она пошла спать.
– Ладно.
Сержант Шварц некоторое время размышлял, не спросить ли, кого Тара могла иметь в виду, интересуясь у Улофа про Повелителя кукол, но решил повременить с вопросом.
Улофом он займется потом.
На руках у него пока еще ничего нет; надо сначала позвонить Кевину из угрозыска. Или Лассе Миккельсену, шефу Кевина.
– У Тары был компьютер, айпэд, что-то подобное? – спросил Шварц.
Мать снова помотала головой.
– Мы не можем себе позволить такие вещи, – тихо сказала она, потом отвернулась и кивнула кому-то в прихожей.
В комнату вошел отец Тары, все еще
– Может, хватит? – Он посмотрел на Шварца, потом снова на жену. – Мы нужны Чинар.
– Да, конечно, – согласился Шварц. – Священник придет через полчаса.
Мужчина кивнул. Он выглядел старше жены лет на двадцать, не меньше. Или же скорбь уже успела оставить свой отпечаток. В холодном свете горевшей в коридоре лампы полукружья у него под глазами казались темно-синими.
Выходя из подъезда, Шварц достал телефон и позвонил Иво Андричу.
– Привет, – ответил патологоанатом. – Я уже собирался тебе звонить.
– Передаем девочку Хуртигу? – спросил Шварц.
Хуртиг, временно исполнявший обязанности комиссара, расследовал несколько произошедших в последнее время самоубийств. В участке о них много говорили.
– Нет, – сказал Андрич, – по двум причинам. Первую можно было заметить уже там, где нашли девочку.
Патологоанатом замолчал. Шварц подождал продолжения, но сдался.
– А что там можно было заметить? – спросил он, припомнив, что Андрич иногда впадает в грех занудства.
– Все остальные подростки в момент самоубийства слушали музыку, – пояснил патологоанатом. – На кассетах, в плеере. Таков модус операнди, если можно говорить о чем-то подобном в связи с самоубийствами. Случай Тары в него не вписывается.
– Так, ладно. Значит, вычеркиваем?
– Да, особенно учитывая вторую причину.
Другим грехом Андрича было приберегать самое важное напоследок.
Он глубоко вздохнул и сказал:
– Если девочка совершила самоубийство, то по другой причине. Похоже, она жила под сильнейшим давлением. На это указывают материалы, обнаруженные у нее в телефоне.
– Какие именно?
– Увидишь – поймешь, – загадочно ответил Андрич.
Там дети – топливо
Танто
Уйойо нет ни начала, ни конца, говаривал отец. Оно как часы. Кружится, кружится. Как время. Ни начала, ни конца. Оно вечно.
Есть вещи, которые передаются по наследству, подумал Кевин, смотал шнур и положил йойо на стол. Фильм начинал мешать ему, в нем было что-то провокационное. Может быть, прекрасная музыка. Все вдруг показалось фальшивым, и Кевин выключил кино.
Четыре утра, похороны всего через несколько часов. Полтора дня без сна. Кевин лег на диван и накрылся пледом.
От усталости его познабливало.
В трещины между досками лезли жуки и муравьи-древоточцы. Плесень расползалась по веранде, в сарае завелась какая-то мелкая пакость. Папа бы справился, подумал Кевин. Я его, наверное, разочаровал. Отец заботился о садовом участке так же, как делал все в жизни. Основательно и от души. Он мог справиться со всем, кроме собственной смерти.