Из жизни полковника Дубровина
Шрифт:
Василий весь сжался. Все это могло быть лишь наваждением.
Он пропустил гражданина мимо.
— Знаю я твоего отца! — твердо заявил Пчелкин. — Посылал я деньги по его просьбе. Он мне и фамилию свою называл...
Василий оглянулся на незнакомца, похожего на посетителя Шкаликовой. Тот отошел уже достаточно.
— Прибытков, Прибыткин, Прибылков... — вспоминал проводник. — Мы даже с ним пол-литра распили здесь на станции...
Василий стиснул зубы. Еще ни разу не подводило его чутье. Как он его может бросить? И путь к нему короче, чем от проводника к Шкаликову. А Пчелкин
— Он здесь где-то неподалеку живет... Постой-ка! Он говорил, что у него дочь, а не сын...
— Так он же, наверное, нарочно так говорил! — нашелся Василий. — Скрывался — вот и говорил...
— Притыков! — воскликнул проводник. — Герасим Иванович. Точно! Каждое второе число он здесь на платформе появляется... Найдешь!
— Спасибо! — воскликнул Василий и стремительно пошел за незнакомцем, скрываясь за общим потоком пассажиров.
— Постой! Погоди! — крикнул ему вслед пораженный Пчелкин.
Сальге вдруг вошел в вагон. За ним в тот же вагон подниматься было нельзя. Василий остановился возле проводника соседнего вагона. Площадки вагонов соседствовали.
— Места есть? — спросил Василий, чтобы как-то завязать разговор, чтобы хоть какое-нибудь найти пристойное прикрытие себе.
— Есть места! Есть! — воскликнул проводник. — Куда ехать?
В этой спешке выпали из памяти у Василия все промежуточные станции.
— В Баку! — ответил он.
— В Баку! Надо билет, браток, взять! Беги! Поезд еще постоит!
Надо отходить, больше здесь делать нечего. Василий сделал два шага к тому тамбуру, в котором скрылся Сальге. Дверь была открыта и на другой стороне тамбура. Василии поднялся в тамбур. Заглянул внутрь вагона.
Вагон был "мягкий". В коридоре стояли несколько пассажиров. Так вот просто и без билета в мягкий вагон не сядешь. Осторожно, не сразу высовываясь, Василий поглядел на платформу с другой стороны поезда. На платформе — ни души. Он выглянул из тамбура. У самых вагонов кое-где стояли пассажиры этого поезда. Вышли поразмяться. Незнакомца не было видно. Здесь тамбур был открыт на две стороны, так могло быть и в других вагонах. Василий спустился на ту платформу, но которой шли пассажиры на переход через пути. И на этой платформе его не было.
"Если бы это не "он", не исчез бы!" — рассудил Василии.
По междугородному телефону он нашел меня в Зиморском.
Доклад был лаконичен.
— Говорю из Рязани! На нашего "друга" вышел... Известна фамилия... Видел незнакомца... Ушел! Он тоже ищет!
Гонки! Так оно и есть! Мы сошлись на суженной площадке.
— Поспешите! — приказал я Василию. — Берегите "нашего друга"!
..."Газик" выехал из леса, и вот оно, на взгорье село Третьяки.
Прозоров-старший, у которого в доме проводил ссылку мой отец, рассказывал, что здесь, в Третьяках, поселялся дед его деда. Петровская эпоха... Кто из нас сегодня, захлестнутых стремительным и все ускоряющимся ритмом жизни, может похвастаться, что помнит свой род на двести лет назад? Иван Проворов помнил... И рассказывал отцу, как строилась в Третьяках церковь.
Вот она и церковка эта знаменитая. Не думал, что доживет до моего запоздалого приезда...
Церковь невысока, рядом звонница. Покрыли
У околицы встретил нас томский чекист. Предупредил, что Власьева в деревне нет, уехал на дальние сенокосы, Так что время у нас нашлось проехать и к церкви, и к ручью. Был у меня тут еще один должок, но я опасался, не опоздал ли я его отдать? Медлил сразу туда идти...
Церковь ухожена. На стене табличка. И сюда забрались историки. На табличке указано, что возводилась церковь в начале восемнадцатого столетия и охраняется как памятник русской архитектуры и народного творчества.
Обошли вокруг церквушку. Где-то здесь должна быть и тропка в распадок. Вот она! От церковной ограды, круто вниз. За триста лет обтоптались на ней камни. Ступеньками, ступеньками, то влево, то вправо, вниз и вниз.
Еловые великаны своими могучими корнями держат ее, не дают осыпаться и сползти. С полгоры уже слышен голос Раточки. Точит камни...
Такой я себе ее и представлял. Пенится у валунов и бьется по мелким камешкам. Неширокая, но живая и прекрасная. Не сразу подберешь, как и назвать такую красоту, земную красоту. Раточка... Что-то здесь от шепота ее воды, и вместе с тем от звонких ее всплесков. Рато, рато... — так бьется вода о мелкие камешки. Очка, очка, очка, очка — шепчет она, обтекая валуны.
В тихих заводях ее течение неприметно, в них она умолкает, чтобы, накопив силы, снова побежать вприпрыжку.
А вот и те два камня, на которые отец спускался за водой. "Здесь я полюбил до слез мою Россию!" — говорил он мне.
Я ступил на камни, не замочив ботинок. Опустил руки в воду. Конец июня, самое жаркое время в этих местах.
Руки мгновенно заломило. А когда брызнул водой на лицо, лицо загорелось. Настоящие родники, из немыслимой глубины они здесь выбивают. И срезы пластов на обрыве, и обточенный известняк — это раннее утро нашей планеты...
— Вы бывали здесь когда-нибудь, товарищ полковник? — спросил меня томский чекист.
Что ему ответить? Родился здесь, малое удержала память. Но там, в Швейцарии, вдалеке от России, где жили отец и мать в эмиграции, отец вместо сказок рассказывал мне об этой Раточке, я видел ее в детских снах, а когда не стало отца, являлся иной раз он мне во сне с этих вот камней, в этом распадке, который наконец-то я увидел наяву.
Мы поднялись в деревню. Там уже знали, что к Власьеву приехали "чуть ли не из Москвы"... Власьев еще не вернулся. Выехать навстречу? В правлении колхоза нас отговорили. Не угадаешь, какую лесную дорогу он выберет, поехал верхом...
Пояснения давал молоденький прораб, на вид ему было лет девятнадцать. Держался солидно, отчего его рыжеватые, цвета спелой пшеницы брови чуть хмурились. Но широкое, круглое лицо выдавало в нем веселого, задиристого парнишку. На ремне, перекинутом через плечо, висел у него транзистор. Он порой машинально включал звук, но перед нами ему становилось неудобно, и он тут же его глушил. Заметно было, что ему не терпится спросить, откуда мы, но не в местных обычаях обнаруживать излишнее любопытство.