Из жизни полковника Дубровина
Шрифт:
8 десять часов 7 ноября из приемника донесся перезвон московских курантов, начался парад на Красной площади.
Генерал тут же соединился по телефону с фельдмаршалом авиации Ритхофеном.
— Вы третий, кто мне звонит! — раздались раскаты фельдмаршальского голоса. — На подступах к Москве идут воздушные бои... Это все, что я могу сделать... В город прорваться невозможно!
На другом конце послышались гудки отбоя.
9 ноября головной корпус, все еще пытавшийся пробиться в Тулу, вынужден был перейти к обороне. Из Тулы
12 ноября начальник штаба армии привез из Орши, где проходило совещание всех командующих армиями группы "Центр", приказ на осеннее наступление. Танковой армии предписывалось развивать успех в направлении на Горький.
Генерал тут же прикинул на карте расстояние до Горького. Получилось шестьсот километров.
Он вопросительно взглянул на начальника штаба.
— Я им заявил, — ответил начальник штаба, — что это не Франция! Мы не можем продвинуться на несколько километров...
Но приказ о наступлении подписан, и генерал обязан его выполнить.
Наступление началось...
На другой день оно застопорилось. Авиация оказалась бессильной расчистить дорогу танкам. Она наталкивалась на воздушный щит над расположением частей Красной Армии. С каждым километром продвижения нарастали потери в танках.
21 ноября генерал распил бутылку коньяку за своего прежнего командующего по французскому походу и противника его доктрины, за фон Клейста. Его танки заняли Ростов.
— Теперь они впереди, — сказал он мне с горечью. — Там, во Франции, они меня сдерживали, теперь рвутся вперед... А я думаю о последствиях...
Мне даже показалось на минуту, что он завидует фон Клейсту. Но он уже предугадывал, что фон Клейста ждет в Ростове. Поэтому двумя днями позже отправился к командующему группы армий "Центр" попросить изменения приказа о наступлении на Горький. Приехал еще более мрачным.
— Теперь генералы рвутся вперед, а не только Гитлер... Они сошли с ума, а не фюрер!
30 ноября все еще шли споры с высшим командованием, как овладеть Тулой, а с юга пришло сообщение, что фон Клейст оставил Ростов, чуть было не потеряв всю танковую армию. Гитлер сменил командующего южной группы войск, но и новый командующий откатывался от Ростова под ударами с флангов.
Авиационная разведка донесла, что над районом Каширы русская авиация создала непроницаемый заслон, что оттуда, из-под Каширы, идет движение к фронту крупных соединений русских войск. Кашира-открытый фланг. Генерал потребовал уточнений. Но русские истребители не подпустили к Кашире ни одного немецкого самолета.
2 декабря генерал перенес передовой командный пункт в Ясную Поляну.
Кто-то из офицеров пошутил:
— Здесь можно быть спокойным... Имение графа Толстого русские бомбить не будут...
Генерал не улыбнулся шутке.
Он решил осмотреть парк. Было пасмурно, падал колючий снег, в поле мело, и с пригорка была
Сапоги генерала печатали шаги на снегу, свита медленно двигалась за ним.
Генерал шел к могиле.
Я помнил это место. Отец не раз возил меня сюда.
Овраг, молодая березовая поросль, старые клены, липы и дубы, одинокий поросший травой могильный холмик.
Это здесь маленький Левушка искал в детстве волшебную палочку, которая приносит счастье человеку.
Около могилы вырубка, на вырубке деревянные и железные кресты сотен немецких могил. Генерал остановился. К нему заторопился командир корпуса.
— Вы думаете, — спросил генерал, — им лучше лежать рядом с русским графом?
— Это солдаты распорядились... Обер-лейтенант ответил мне, что здесь не тронут могилы, не станут портить могилу Толстого.
— Кто не тронет? Кто не станет портить?! — воскликнул генерал.
— Обер-лейтенант имел в виду русских...
— Каких русских? Здешних?
— Нет! Не здешних... Он говорил о тех русских, которые придут сюда, когда нам придется уйти.
Генерал постоял у могил и молча пошел назад. В кабинете Толстого на полу лежал лист железа и на нем пылал костер.
У костра грелись танкисты...
Они вскочили. Странен был их наряд. Кое-кто был обут в валенки, явно сдернутые с ног колхозника, лапти.
— Найдите теплую избу, — сказал он танкистам, — мне надо здесь побыть одному...
— Осмелюсь доложить, господин командующий! — выскочил вперед танкист. — Все избы заняты...
— Вы воюете или по избам прячетесь?
— Мы наступаем! — ответил он.
— У костра в этом барском доме?
— И они наступают, господин генерал... Мы не знаем, кто наступает...
— И что же? Нет сил сбить противника?
— Господин генерал! Один раз, еще один раз мы как-нибудь и собьем русских с их позиций... А дальше!
Дальше еще позиции и нет этому конца! Москвы они не отдадут!
— Ее надо взять с боя!
Я приглядывался к генералу. Не было гнева в его глазах. Я понял, он воспользовался разговорчивостью танкиста, чтобы выяснить настроение солдат. Не каждый солдат решился бы так свободно разговаривать с командующим армией. Офицеры застыли в почтительном недоумении, хотя в общем-то каждый из них знал, что за словами этого танкиста стоит горькая правда.
Солдат подтянулся.
— Господин командующий, — начал он несколько торжественным голосом, с той долей патетики, к которой так любили прибегать в немецкой армии. — Господии командующий, мне завтра с утра в бой и, быть может, последний в моей жизни...
— Ты идешь от границы? — спросил генерал.
— В нашей роте не осталось ни одного человека от границы... Мы из Франции пришли в Рославль... Во Франции, когда пал Минск, мы ждали сообщения о падении Москвы...
— Надеялись, что кто-то другой за вас совершит этот подвиг?