Из зоны в зону

Габышев Леонид Андреевич

Поев, закурил и стал расхаживать по террасе. Светило весеннее солнце, но настроение дрянь. Тенин спал, а ему так хотелось его слупить. Как он много знает о литературе!

«Пойду, разбужу», — подумал и растряс Олега Викентьевича.

— Вставай, вставай, нас окружают.

Тенин открыл правый глаз.

— Что говоришь?

— Немцы бросили десант. Дачу окружают. Что делать?

— Что делать? — он открыл и левый глаз. — отбиваться. У нас, кажется, осталась бутылка. А с бутылкой нам и черт не страшен.

Опрокинули полбутылки и Олег Викентьевич вновь,

не сказав ни слова, завалился спать.

Хмель и одиночество побороли Петрова, и он в одежде лег на вторую кровать. Проснулся от шагов на террасе. Вскочив, посмотрел на Тенина: он спал, тихонько посапывая, устремив в потолок нос с горбинкой.

Коля на террасу. Там хозяйничала молодая женщина с коротко остриженными волосами.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Добрый вечер.

Коля понял: жена Олега Викентьевича и посмотрел на плиту. Плита вымыта и на ней в кастрюле что-то кипит. На середине прибранного стола скучала недопитая бутылка.

— Вы гость из Волгограда? — спросила миловидная женщина.

— Да.

— Будите Олега Викентьевича, пора ужинать.

Коля разбудил Тенина.

— Тебя одного нельзя оставлять. К чему эта пьянка?

— Фаина Антоновна, познакомьтесь, Николай Петров, начинающий писатель из Волгограда, — бодро проговорил Тенин.

— Очень приятно, — серьезно сказала она.

— Фаина Антоновна, это в честь приезда гостя.

— Мойте руки и садитесь.

Коля помыл руки из умывальника со старинным вращающимся краном и сел за стол. Фаина Антоновна, наливая в тарелки бульон, сказала:

— Допивайте, и чтоб завтра ни грамма.

Поужинав, они прошли в комнату.

— Николай, в прошлом году ты коротко рассказал о зоне, а теперь расскажи подробнее. Начни с того, как начал воровать, как попал и так далее. Ведь об этом ты хочешь написать роман.

Покурив на террасе, принялся за рассказ. К середине ночи повествование о своих похождениях закончил.

— Если напишешь то, о чем рассказал, и напишешь художественно, будет великолепная вещь. На земле от сотворения мира одни страдания. Ты знаешь о тридцать седьмом, тридцать восьмом годах?

— Немного.

— «Один день Ивана Денисовича» читал?

— Читал.

— Твое мнение?

— Там страдания человека не показаны.

— В «Архипелаге ГУЛАГ» он показал.

— Я вот что думаю: смогу ли показать в романе страдания малолеток? Страдания описанию не поддаются.

— Ты читал «Повесть о пережитом» Бориса Дьякова?

— Нет.

— Советую прочесть. Вообще о зонах мало написано. Еще есть «Барельеф на скале», «Записки Серого Волка».

— «Записки…» читал. Чепуха. Правды, правды там нет.

— Если напишешь правду, твой роман опубликуют. Я отредактирую. Роман — не рассказ. Надо, чтоб читался с интересом. Не просто пересказ того-то и того-то.

— Но кто опубликует?

— В конце концов есть западные издатели.

— Кто передаст?

— Ты отчаянный, сам и передашь.

— Как?

— В прошлом году ты был на американской выставке. Подобные выставки бывают часто. Расположи к себе гида, назначь встречу,

убеди, что у тебя написан хороший роман, и передай.

— А так можно?

— Конечно. Писатели знают, кому передавать, но и у тебя голова на плечах.

По телу пробежали мурашки. Целый год молился на литературоведа, и вот теперь он подсказывает. Всю жизнь Коля связан с уголовным розыском, а теперь предстоит обвести контрразведку.

— Пойду-ка на двор, и покурю.

Ступил в темноту. Тянуло морозцем.

Вернувшись, забрался под одеяло, и разговор продолжался.

Тенин рассказал о Солженицыне, Синявском, Даниэле, Кузнецове. С Анатолием Кузнецовым он был знаком.

— Все они, прежде чем печататься на Западе, были известны в Союзе. Я предлагаю: прежде, чем писать роман о зоне, войди в литературу. Кроме зоны что-то и другое сможешь написать. Пусть и не будет громкого имени, пусть напечатают несколько раз в журналах. А вдруг книгу выпустишь? Потом вернешься к своей теме и будешь знать, как писать и кому передавать. Во всем я берусь помочь. Стать писателем у нас трудно, но у тебя есть данные стать неплохим журналистом. Надо, чтоб тебя хоть немного знали в литературных кругах. Мой совет: заканчивай техникум и поступай в МГУ на факультет журналистики. В редакции дадут направление, добейся его, посотрудничав с ними Можно поступать и на отделение русского языка и литературы. Это даже лучше — приобретешь знания. С русским у тебя туго. Им следует серьезно заняться. Можно попробовать и в Литературный институт, но на конкурс нужны рассказы. Два у тебя есть, но тот, о зоне, посылать не советую. Пусть не знают, что сидел.

— Хорошо, закончу техникум, поступлю на факультет журналистики, или на отделение русского языка и литературы, или в Литинститут, но на какое отделение — дневное или заочное?

— На дневное. На заочном какая учеба? Тебе нужны знания, а не диплом.

— А как семья? Я буду жить в Москве, они — в Волгограде?

— Поначалу. А потом перевезешь. В жэках нужны люди, пусть жена устроится ради квартиры дворником. В общем, тебе надо учиться.

— Мне кажется, из этого ничего не выйдет. Может, поступить в волгоградский пединститут на дневное отделение, и канители меньше?

— Тебе все равно надо перебраться в Москву. Здесь, и только здесь я могу помочь. И знакомства заведешь с писателями, а что в Волгограде?

— Вы сказали: роман надо передать на Запад, если не возьмут наши издательства. Неужели я понесу его в советское? Ведь сразу на Лубянку.

— Не все Кожевниковы.

— То есть?

— Василий Гроссман дал Вадиму Кожевникову рукопись романа, а он, прочитав, отнес в издательство… на Лубянку. Бывает и по-другому. Я расскажу о себе. В институте писал стихи, так нигде и не напечатал. Потом перешел на прозу, так нигде и не опубликовал. Как-то написал рассказ и отправил в журнал. Тогда хорошие времена были. Отправил, а сам боюсь: как бы в КГБ не вызвали. И вот ко мне домой пришел Анатолий Кузнецов, — моя рукопись попала на рецензию к нему, — и посоветовал, как начинающему, такие рассказы не писать.