Из зоны в зону
Шрифт:
В который раз Петров слышал подобное. Человек чудом жив остался, а спустя много лет против Сталина слова плохого не скажет. Вот парадокс человеческой природы.
Он допоздна засиделся у Ильи Васильевича, и стал у него бывать часто, слушая рассказы о зоне, о предреволюционной поре, о коллективизации. Как-то сказал:
— Я пробую писать, меня публиковали в многотиражных газетах.
— У тебя есть знакомые писатели?
— Есть, Левин. Я брал у него интервью, но интервью не опубликовали.
— У меня вот какое дело. Осенью будет пятнадцать лет, как не могу добиться правды.
Илья Васильевич, закурив, рассказал, какой правды добивается пятнадцать лет.
Работая тарщиком на сталепроволочноканатном заводе, не мог равнодушно смотреть, как сжигают десятки тысяч вполне пригодных барабанов, и подал рацпредложение. Тогда администрация дала объявление, что барабаны завод отпускает на дрова. Илья Васильевич предъявил директору ультиматум: не выйду из кабинета до тех пор, пока не решим вопрос о ремонте барабанов. Директор сдался. Илье Васильевичу выдали удостоверение рационализатора и аванс сто пятьдесят рублей.
Бригада Ходакова дала заводу экономии около ста тысяч, но вознаграждение не заплатили. Директора Хватова перевели на Орловский сталепрокатный завод, и Илья Васильевич воевал за премию вот уже пятнадцать лет.
Выслушав, Коля сказал:
— Я читал в «Социндустрии» о Хватове. Что они сетку вагонами налево продавали, это ничего. Там вот что не написано: они загнали кому-то маневровый тепловоз, и его по сей день не найдут. Это мне говорили ребята, кто уехал с Хватовым в Орел ради квартиры.
— Вот вор! — воскликнул Ходаков — Даже маневровый паровоз продал! Не иначе, кавказцам.
— Я бы на вашем месте жалоб не писал. Разве можно в нашей стране добиться правды?
— Постой, Коля. Зря ты так. За правду я буду до конца жизни бороться. Мне не нужны их деньги, но если заплатят, — а меня вымогателем обозвали, — я переведу их в фонд мира.
— За правду в нашей стране в психиатричку угодишь.
— Не боюсь и этого! В тюрьме под следствием сидел с горным инженером. Он несколько лет проработал в Германии и рассказывал, что Германия очень сильна и богата, и что быстро ее не победим. А когда нас везли в зону и зашел разговор об этом, я сказал, что воевать придется долго. Не успели нас привезти, как меня вызвал Кум. «Что, — говорит, — ведешь пропаганду о непобедимой Германии?» Понял я — настучали. Еще срок добавят. И я — была не была — попер на Кума: «Немец Москву обложил, а вы скажете, что Германию раз-раз и победим? Она сильна, и шапками ее не закидать. Чтоб победить, надо работать». Ну и пру на Кума. Он выслушал, и вскоре меня бригадиром поставили. Мы на лесоповале лес для авиации валили. Сосны стройные, как свечки. Вот так и вывернулся.
Всю войну горбил на зоне. Меня на самые ответственные участки кидали. Увидели, какой я работяга. Я там десятки рацпредложений подал, и все внедрили, без проволочек. И сосной чуть не пришибло, и грыжу нажил, кила на боку так и торчит, — и Ходаков, подняв рубашку, показал. — А когда начали с лагерей брать на войну, первый попросился. Но меня начальство отговорило. Когда приезжала комиссия, всю зону выстраивали, и самых крепких на фронт отбирали. Дак нас, меня и еще двоих, начальство прятало в кочегарке. Работяг у нас ценили.
И Коля, слушая Ходакова, видел в нем ГРАЖДАНИНА.
— Так что, будешь помогать?
— Буду! Но заранее говорю: ни журналисты, ни писатели не помогут.
— Ну и пусть. Но я попорчу кровь вору Хватову. Я в Орловский обком партии написал о нем. Знаю, после статьи в «Социндустрии» его понизили. Я не отступлюсь.
— Если хочешь попортить кровь Хватову, пошли ему посылку, а в посылке маленький гробик. Обей его, как положено, красным материалом. А в гроб вложи куклу, да чтоб на Хватова походила. Он получит маленький гробик, и от расстройства в большой сыграет.
Ходаков засмеялся.
— Нет, гробик не пошлю, а вот письма не только в обком партии, но и ему посылать буду.
С писателем Левиным Коля договорился о встрече и пришел к Ходакову.
— Я сейчас письмо из Ростова получил. Тут вот какое дело. Со мной в зоне сидел Дмитрий Малый. Как-то ранней весной сорок четвертого, в выходной, мы сидели на траве, подстелив одеяла. Было прохладно. Дмитрий читал газету, и вдруг тихо-тихо заплакал. «Что такое?» — спросил я. «Моему сыну… Сергею… присвоили звание… Героя Советского Союза», — ответил он. Дмитрий долго молчал, а потом сказал: «Все, с сегодняшнего дня я для него не существую, Прекращаю писать домой. Пусть думают, что сгинул… Не хочу Сергею портить жизнь, вдруг живой останется». В сорок восьмом я освободился, а он досиживал срок. Писем так и не писал.
Я разыскал адрес Сергея Малого. Так хотелось узнать, встретились или нет сын-Герой и отец-«враг народа»?
Илья Васильевич протянул письмо. Герой Советского Союза Сергей Дмитриевич Малый писал: отец освободился после войны и известил — завел другую семью. Мы встретились в пятьдесят шестом, но отец о себе ничего не рассказал. А недавно умер.
Сергей Дмитриевич Малый дослужился до полковника и не знал, что отец не заводил другой семьи, а боялся своим прошлым загородить дорогу сыну.
Ходаков закурил, убрал письмо и сказал:
— Поехали.
На площадке Илья Васильевич остановился, передохнул и посмотрел на филенчатые двери квартиры Левина: в центре навешена небольшая дверца.
— Ого, — сказал Ходаков, — кормушка как в тюрьме.
Писатель мило встретил искателей правды. Внимательно выслушав, вздохнул.
— Смогу ли помочь? Ко мне часто обращаются. И обком штурмовать приходится, и областную прокуратуру. Тяжело защищать человека. Обратитесь к собкору «Правды» Комову. Он такими делами занимается.
В коридоре толпились люди. Волгоградцы искали защиты у корреспондента «Правды».
Очередь двигалась медленно, и они пошли на лестничную площадку покурить. Следом направился молодой мужчина. Люда, обиженные властями, сочувствуют друг другу и ругают — мать ее за ногу — советскую власть. Заговорили о Комове. В статьях и фельетонах он шерстил и советских работников. У Петрова в разговоре несколько раз срывались слова «корреспонденция», «передовая статья», и мужчина спросил:
— Вы в газете работаете?