Изабель
Шрифт:
– - То же самое утверждал и мой учитель, господин Деснос.
– - Как! Вы ученик Альбера Десноса?
– - Он снова сжал губы.
Я имел неосторожность спросить:
– - А что, вы слушали курс его лекций?
– - Нет!
– - жестко ответил он.
– - То, что я о нем знал, меня от этого предостерегло... Это -- авантюрист мысли. В вашем возрасте легко увлекаются тем, что выходит за рамки обыденного...
– - Я ничего не отвечал, и он продолжал: -- Его теории сначала имели некоторое воздействие на молодежь, но сейчас, как мне говорили, это уже проходит.
Мне гораздо меньше хотелось дискутировать, чем спать.
– -
– - Уже поздно; завтра, если позволите, мы сможем продолжить беседу. После такого путешествия вы, должно быть, устали.
– - Признаться, господин аббат, я просто изнемогаю от желания спать.
Как только он вышел, я помешал поленья в камине и настежь распахнул окно, отворив деревянные ставни. Промозглый потом воздуха поколебал пламя свечи; я загасил ее, чтобы полюбоваться ночью. Окно моей спальни выходило в парк, но не со стороны фасада дома, как комнаты длинного коридора, из которых, очевидно, открывался более обширный вид; мой взгляд сразу остановился на деревьях; над ними едва оставался кусочек чистого неба, где появившийся было лунный серп почти тотчас скрылся за облаками. Снова был дождь, ветви еще слезились его влагой...
"Да, не очень-то праздничный вид", -- подумал я, закрывая окно и ставни. Эта минута созерцания привела в оцепенение мое тело и еще больше душу; поворошив поленья, я оживил огонь и был рад обнаружить в постели грелку, положенную туда, конечно же, предупредительной мадемуазель Вердюр.
Тут я вспомнил, что забыл выставить за дверь свои ботинки. Я встал и вышел на минуту в коридор, в другом его конце я заметил мадемуазель Вердюр. Ее комната была расположена над моей -- я понял это по тяжелым шагам, которые некоторое время спустя стали сотрясать потолок в моей комнате. Затем наступила глубокая тишина, и в момент, когда я погружался в сон, весь дом поднял якоря, чтобы унестись в ночное плавание. II
Я проснулся довольно рано он шума, доносившегося из кухни, дверь которой была как раз под моим окном. Отворив ставни, я с радостью увидел почти безоблачное небо; сад, еще не обсохший от недавнего ливня, сверкал, воздух светился голубизной. Я намеревался закрыть окно, когда увидел появившегося со стороны огорода и бегущего в сторону кухни мальчика, трудно было определить его возраст: взрослое выражение его лица контрастировало с его маленьким ростом. Совершенно безобразный, он передвигался неуклюже: кривые ноги делали его поступь невообразимой, он как-то кособоко бежал или скорее двигался прыжками; казалось, его ноги непременно запутаются, если он пойдет шагом... Это был ученик аббата, Казимир. Около него резвился и радостно прыгал с ним заодно огромный ньюфаундленд; мальчик с трудом справлялся с его буйным натиском, но, когда кухня была совсем рядом, сбитый собакой с ног, он покатился в грязь. Подоспевшая, чтобы его поднять, неряшливая толстуха напустилась не него:
– - Да, хорош, нечего сказать! Бог знает во что превратились! Сколько раз вам говорить, чтобы оставляли Терно в сарае!.. Ладно! Идите сюда, я вас вытру...
Она увела его в кухню. Тут в мою дверь постучали; горничная принесла горячую воду. Четверть часа спустя позвонили к завтраку.
При моем появлении в столовой аббат сделал несколько шагов мне навстречу со словами:
– - Госпожа Флош, а вот и наш любезный гость.
Г-жа Флош поднялась
– - Мадемуазель Олимпия, -- произнесла г-жа Флош, не имея возможности повернуть головы и поэтому поворачиваясь к нам всем телом, -- мадемуазель Олимпия, друг нашей семьи, очень беспокоится, хорошо ли вам спалось и удобна ли была постель.
Я поторопился заверить, что отдохнул как нельзя лучше и что грелка, которую я обнаружил, ложась в постель, была очень кстати.
М-ль Вердюр, поприветствовав меня, вышла.
– - А шум с кухни утром не очень беспокоил вас?
Я вновь возразил.
– - Прошу вас, скажите, сделайте одолжение, нет ничего проще, как приготовить вам другую комнату...
Г-н Флош не произносил ни слова, лишь покачивал склоненной набок головой и всей своей улыбкой показывал, что полностью согласен с женой.
– - Да, я вижу, дом очень просторный, -- отвечал я, -- но уверяю вас, что вряд ли возможно разместиться приятнее.
– - Господину и госпоже Флош, -- вставил аббат, -- нравится баловать своих гостей.
М-ль Олимпия принесла на блюде кусочки поджаренного хлеба; перед собой она, подталкивая, вела маленького калеку, которого я только что увидел в окно. Аббат взял его за руку:
– - Ну что же вы, Казимир! Вы же не маленький; подойдите, поздоровайтесь с господином Лаказом, как подобает мужчине. Подайте руку... Не опускайте глаза!..
– - Затем, повернувшись ко мне и как бы извиняясь за него, пояснил: -- Мы еще не привыкли к светским манерам...
Застенчивость мальчика смущала меня.
– - Это ваш внук?
– - спросил я г-жу Флош, забыв объяснения, полученные накануне от аббата.
– - Наш внучатый племянник, -- ответила она, -- чуть позже вы познакомитесь с моей сестрой и шурином -- его бабушкой и дедушкой.
– - Он не хотел идти домой потому, что заляпал грязью всю одежду, когда играл с Терно, -- объяснила м-ль Вердюр.
– - Ничего себе игра, -- сказал я, приветливо обернувшись к Казимиру, -я был у окна, когда он вас сбил с ног... Вам не было больно?
– - Надо сказать, господин Лаказ, -- пояснил в свою очередь аббат, -что мы не очень сильны в равновесии...
Чет возьми! Я не хуже его это видел; необходимости подчеркивать это не было. Этот пышащий здоровьем, с глазами разного цвета аббат стал мне вдруг неприятен.
Мальчик мне ничего не ответил, но лицо его зарделось. Я сожалел о произнесенной мной фразе, о том, что он мог почувствовать в ней какой-то намек на его недуг. Аббат, съев свой суп, поднялся из-за стола и ходил теперь по комнате; когда он замолкал, он так сжимал губы, что верхняя превращалась в валик, как у беззубых стариков. Он остановился за спиной Казимира и, как только тот допил свою чашку, заторопил: -- Идемте! Идемте, молодой человек, Авензоар* ждет нас!
_______________
* Авензоар (Ибн Зохар) -- арабский медик из Севильи (XII в.). _______________