Изабелла Баварская

Дюма-отец Александр

Вся кровь отхлынула от сердца де Жиака и застучала у него в висках, когда он почувствовал, как рука герцога касается его руки. Он ничего не видел, ничего не слышал, одно желание владело им — ударить герцога на глазах у всего этого сборища, среди этого празднества, этих огней, но ему казалось, что кинжал его прирос к ножнам; все завертелось у него перед глазами, земля под ногами зашаталась, вокруг был огонь; когда же де Гравиль вернулся и герцог выпустил его руку, он, словно в него ударила молния, упал в кресло, случайно оказавшееся рядом.

Когда де Жиак пришел в себя, то увидел утопавшую в

золоте, беззаботную толпу, радостно кружившуюся в ночи, не подозревая, что среди нее находится человек, заключавший ад в своей груди. Герцога уже не было.

Де Жиака словно подбросила пружина, он быстро вскочил на ноги и кинулся в одну комнату, затем в другую, спрашивая у всех, где герцог. Он обезумел, его взгляд блуждал, на лбу выступил пот.

Все отвечали, что видели герцога минуту назад.

Де Жиак спустился к парадной двери: человек, закутанный в плащ, по-видимому, только что вышедший из дворца, садился на лошадь. Жиак услышал, как в конце улицы лошадь пустили в галоп, увидел искры, брызнувшие из-под копыт.

— Это герцог, — прошептал он и бросился к конюшням.

— Ральф! — позвал он, врываясь в конюшню. — Ко мне, мой Ральф!

Одна из лошадей заржала, задрав морду, и попыталась разорвать веревку, крепко удерживающую ее в стойле.

Это была прекрасная испанская лошадь буланой масти, чистых кровей, с развевающимися хвостом и гривой; жилы, словно натянутые струны, образовывали сплетение на ляжках.

— Ко мне, Ральф! — сказал Жиак, перерезая кинжалом веревку.

Конь почувствовал свободу и, словно олененок, радостно взбрыкнул передними ногами.

Жиак, изрыгая проклятия, гневно топнул ногой, — животное, испугавшись голоса хозяина, замерло и подогнуло все четыре ноги.

Жиак бросил на коня седло, надел узду и, схватившись рукой за гриву, вскочил ему на спину.

— Но, Ральф! — Он вонзил шпоры в бока лошади, и та понеслась быстрее ветра.

— Скорее, Ральф, скорее, надо его настичь, — приговаривал Жиак, словно животное могло понять его. — Еще, еще быстрей.

Ральф почти не касался земли, пожирая милю за милей, из его ноздрей стекала пена, а из глаз вырывался огонь.

— О Катрин, Катрин! Эти чистые уста, этот кроткий взгляд, нежный голос и — измена в сердце. Под личиной ангела — дьявольская душа. Еще сегодня утром она провожала меня ласками и поцелуями. Она нежно трепала своей белой рукой твою гриву, Ральф, она поглаживала твою шею и все твердила: «Ральф, мой Ральф, верни мне поскорее моего возлюбленного». Коварная!.. Быстрее, Ральф, быстрее.

И он ударил коня кулаком по тому месту, которого касалась рука Катрин. Ральф был весь в мыле.

— Катрин, твой возлюбленный возвращается, Ральф вернет его тебе… О, неужели это правда, неужели правда, что ты обманываешь меня! О, отмщения! Потребуется немало времени, чтобы найти месть, достойную вас обоих… Давай, давай!.. Мы должны приехать раньше, чем он. Скорее, Ральф, еще скорей! — И он глубже вонзил свои шпоры в бока коню. Тот заржал от боли.

Ему ответило ржание другой лошади; спустя некоторое время де Жиак заметил всадника, который тоже мчался галопом. Ральф одним броском обошел всадника, как орел на один взмах крыла обгоняет грифа. Де Жиак узнал герцога, а герцогу почудилось, что перед ним мелькнул призрак.

Итак,

герцог Жан направлялся в крепость Крей.

Он продолжал свой путь; через несколько секунд всадник и лошадь исчезли из виду, впрочем, это видение не надолго задержалось в мозгу Жана, уступив место мыслям о любви. Ему предстоял короткий отдых и от политических битв, и от ратных подвигов. На некоторое время он даст покой телу и избавится от мук раздумья; он заснет в объятиях своей прекрасной возлюбленной, гений любви овеет своим дыханием его чело; только люди с львиным сердцем, с железной волей умеют по-настоящему любить.

Так он подъехал к воротам замка. Огни были потушены, лишь одно окошко светилось, за шторой вырисовывалась тень. Герцог привязал лошадь к кольцу и несколько раз прогудел в маленький рожок, который висел у него на поясе.

Огонь в окне заколебался и, оставив первую комнату, которая тотчас погрузилась во мрак, стал появляться в каждом из окон, следующих друг за другом длинной вереницей. Через секунду герцог услышал за стеной легкие шаги, прошуршавшие по гравию и сухим листьям; молодой нежный голос спросил за дверью:

— Это вы, мой герцог?

— Да, не бойся, моя прекрасная Катрин, это я.

Дверь отворила молодая женщина, дрожавшая от страха и холода.

Герцог прикрыл ей плечи полой своего плаща и прижал ее к себе, плотней закутываясь вместе с нею в плащ; в полной темноте они пересекли двор. Внизу лестницы стояла маленькая серебряная лампа, в которой горело благовонное масло: Катрин не осмелилась захватить ее с собой из страха быть замеченной и еще потому, что ветер мог задуть огонь; она взяла лампу, и влюбленные, рука в руке, поднялись по лестнице.

К спальне вела длинная темная галерея, Катрин еще теснее прижалась к любимому.

— Могли ли вы предположить когда-нибудь, мой герцог, — сказала Катрин, — что я одна решусь пройти по этой галерее?

— Вы настоящий храбрец, моя Катрин.

— Я отважилась на это, потому что спешила открыть вам, монсеньер.

Катрин склонила голову на плечо герцога, а тот прижался губами к ее лбу; так они прошли всю длинную галерею в колыхавшемся вокруг них кольце света от лампы, падавшего на темную, строгого очерка голову герцога и белокурую, нежную головку его возлюбленной, — вместе они составляли живописную группу, как на картине Тициана. Они вошли в спальню, откуда на них пахнуло теплом и духами, дверь закрылась за ними — они оказались в полной темноте.

Влюбленные прошли в двух шагах от де Жиака и не увидели его бледного лица в складках красной шторы, закрывавшей последнее окно.

О, кто сможет описать, что происходило у него в сердце, когда он увидел, как герцог и Катрин шли, приникнув друг к другу! Какую же месть готовил им этот человек, если он тут же не бросился на них и не заколол обоих?

Он прошел по галерее, медленно спустился по лестнице, поникнув головой и еле волоча, словно старик, ослабевшие ноги.

Когда он достиг конца парка, он открыл маленькую дверцу, выходившую в поле, — только у него одного был ключ от этой двери. Никто не видел, когда он входил, никто не видел, когда он вышел. Глухим, дрожащим голосом позвал он Ральфа. Добрый конь взвился от радости и заржал, бросившись к хозяину.