Изба и хоромы
Шрифт:
В лесных районах пахали и улучшенной сохой – косулей, у которой был один широкий лемех, отрез и дощатый отвал. Пахали косулей плотную дерноватую почву. Но для нее нужна была железная борона, поэтому косули медленно вытесняли легкую и более дешевую соху. Употреблялись и орала, подобные косуле, но с оглоблями, вделанными очень низко, над лемехом, и раскрепленными особым стужнем, упиравшимся в стойку рассохи.
Тут же под поветью стояла, прислоненная к заплоту борона. Были бороны, плетенные из толстого прута, и бороны рамочные, связанные из тонких брусков, были бороны с деревянными и с железными зубьями. Но на севере употреблялась еще и древнейшая борона-суковатка или смык. Толстая сухая ель с длинными остатками сучьев резалась на куски нужной длины, которые раскалывались пополам и сплачивались вместе, образуя квадрат. Это примитивнейшее орудие, которое могло бы, наравне с сохой и лаптями служить пропагандистам символом отсталости царской России, было незаменимым в работе на подсеках, дававших при первом посеве баснословные урожаи. Ведь среди невыкорчеванных обгоревших пньей и кореньев любая другая борона просто рассыпалась бы, а хорошая железная борона застряла на первых же нескольких шагах. Суковатка на длинных гибких зубьях легко перепрыгивала через препятствия, а рассыплется – не жалко: тут же можно соорудить новую, лес рядом.
Центральные губернии, вплоть до Калужской, Смоленской и Нижнего Поволжья, редко имели крытые дворы, а больше полукрытые, с поветью, или даже открытые. Это могла быть однорядная или слитная связь, когда сзади к избе-связи примыкали хлева, поперечная связь с ендовой, двор глаголем, а также двор покоем (покой – название буквы П в старой русской азбуке). Подобны же были дворы и западнорусского типа. Лома были на низком подклете или без него, с завалинкой. Особенности среды обитания (дороговизна леса и иногда бедность местности лесами, слабо развитые промыслы, а значит и бедность населения, имевшего незначительные заработки, широкое развитие крепостного права) вели к тому, что большей частью дворы были бедные, избы крыты плохо положенной соломой, всюду замечалась грязь и нерадение. Но особенно это было заметно в южнорусских губерниях, лесостепных и степных, «помещичьих», с развитым земледелием на черноземах и в благоприятном климате, но зато с полным отсутствием внеземледельческих промыслов; правда, черноземы эти в основном принадлежали помещикам, крестьянство до отмены крепостного права почти сплошь было барщинным, а после 1861 г. вышло на крохотные наделы, иногда так называемые дарственные или четвертные, в четверть наивысшего надела, предусматривавшегося Положениями 19 февраля 1861 г. и иронически звавшиеся «кошачьими». (Вот как описывает современница курскую деревню: «Больше всего меня поразила с самого начала убогость и нищета деревень... На расстоянии тридцати верст, что нам приходилось ехать, – две-три деревни в несколько десятков маленьких покривившихся хаток, полувросших в землю. Все крыты соломой, с крошечными окошками, где два, где одно. Только у немногих были плетеные сарайчики, обмазанные глиной, ни огорода, ни садика... Кое-где, но мало, на завалинках сидели старики; бледные, полуголые, пузатые дети с хворостинками в руках пасли у пересохших ручьев гусей... Вся обстановка внутри – стол, лавки, сундучок. Топят по-черному, спят на земляном полу, вповалку, тут же помешается скотина, маленькая коровенка, овца. Грязь, вонь. Люди эти никогда не мылись, не знали, что такое мыло, не бывали в бане. На пятьдесят верст кругом ни одной больницы, ни школы, церкви только на усадьбах» (1, с. 202). Дворы здесь были только открытые, незамкнутые, с постройками, стоявшими без определенного порядка. Избенки небольшие, нередко саманные или турлучные, кое-как покрытые плохой соломой, полураскрытые на корм скоту, топившиеся соломой или кизяком да разным хворостом, собиравшимся по многочисленным оврагам, пожиравшим и без того небольшие наделы, вода в колодцах плохая, питание плохое, с деньгами – надо бы хуже, да некуда. И народ здесь, в плодородных южных губерниях России, был мелкий, с жидковатыми бородами, одетый в кое-какие сермяжные зипунишки и разбитые вязни – лапти из вязового лыка, бабы рано состарившиеся среди беспросветной бедности и непосильного земледельческого труда, в грязном тряпье. Именно здесь-то, где, казалось бы, не было господствовавшего на севере старообрядческого домостроя, царили самые жуткие семейные нравы и мужик не стеснялся взломать бабий сундук, чтобы пропить ее праздничную поневу, что просто недопустимо было на севере.
Но здесь же, в южных, некогда пограничных губерниях, был и иной тип двора, и иные нравы. Пережитком далекой старины были здесь прочные замкнутые двор-каре и двор-крепость. В первом случае изба включалась в состав замкнутого, с высокими заплотами, двора наряду с полным комплексом хозяйственных построек, даже не всегда выходя окнами на улицу, а во втором случае дом стоял посередине широкого замкнутого двора, составленного из хозяйственных построек и заплотов. Границы Русского государства еще в XVI в. проходили недалеко от Москвы, по южным окраинам Рязанской, Тульской губерний, а дальше на юг начиналось пограничье, соседствующее с Диким Полем, откуда постоянно приходили небольшие шайки кочевников, угонявших и скот, и людей на крымские работорговые рынки. Достаточно сказать, что такие, сейчас считающиеся центральными города, как Орел, Воронеж, Белгород, были созданы на рубеже XVI-XVII вв. как пограничные крепости, наполненные почти исключительно военно-служилым населением, и в губерниях, начиная от Тульской, еще в XIX в. во множестве, целыми селами, жили так называемые однодворцы – потомки служилых людей «по прибору», несших крепостную службу и за нее получавших землю на один двор. Они никогда не были крепостными и обладали некоторыми привилегиями, свойственными служилым людям «по отечеству» – дворянам. Например, однодворцы не подлежали телесным наказаниям и даже, на определенных условиях, с ограничениями, могли владеть крепостными крестьянами. Однодворец был, как сказал когда-то русский историк и писатель Н.А. Полевой, «Ни барин, ни мужик, сам себе барин, сам себе и мужик». Естественно, что дворы таких богатых и независимых поселенцев должны были представлять собой маленькие крепости, где можно было недолго продержаться против мелких шаек степных хищников, пока не подадут помощь соседи. Эта опасность нападений была вполне реальна еще в исторически-недавнее время: в степном Заволжье, в Оренбургском крае лишь в конце XVIII в. были ликвидированы государственные пограничные линии («зашиты»; этот термин еще сохраняется в названии некоторых старинных городов) и распушена пограничная ландмилиция. Открытые южнорусские дворы – явление позднейшего времени, характерное не для однодворческого, а для крестьянского населения, главным образом крепостного.
На Дону, Кубани, Тереке, населенных разнородным прошлым населением, четко делившимся на казачье сословие, обладавшее многими привилегиями и довольно зажиточное, и «иногородних» не имевших казачьих прав, в том числе и на землю, и жилые постройки, и дворы были весьма разными. Общим для дворов, на Лону называвшихся «базами» было то, что постройки без определенного плана были разбросаны по большому пространству, и баз в лучшем случае огораживался легкой изгородью или плетнем, Для более зажиточного казачества характерен «круглый» дом-шестистенок, деревянный или даже каменный, под тесовой, в более поздний период даже железной, а в большинстве случаев – под соломенной или камышовой крышей, иногда стоявший на сравнительно высоком подклете. В то же время здесь бытовали и глинобитные, саманные и даже турлучные хаты «хохлов», как называли поздних переселенцев-иногородних. Для кубанских казаков – потомков запорожцев, переселенных сюда еще Екатериной II и некогда образовавших на Тамани Черноморское войско, были характерны украинские традиции глинобитных хат под очеретом, с легкими плетнями, огораживавшими широкий двор, выстроенный без определенного плана. Турлучные или сложенные, подобно горским саклям, из дикого камня хаты свойственны были и терским казакам.
На степных просторах росла густая пшеница, и уборка здесь серпом была затруднительна. Конечно, и здесь жали серпами, но преимущественно хлеб косили косой-стойкой с приделанными к косевью грабками с несколькими редкими и длинными зубьями. Сыроватый хлеб косили в отвал, пересохший – в привал, чтобы он не падал на землю и не терял зерно. Это была мужская работа, довольно тяжелая, не то, что сенокос на лугу, и в степные районы, освоенные преимущественно в пореформенный период, собирались со всей России тысячи профессиональных косарей.
Говоря о великорусском дворе, никак нельзя обойти его непременного обитателя – дворового, как нельзя было в рассказе об избе не сказать о домовом. Некоторые неосновательно считали, что дворовой – это тот же домовой, который распространяет свою власть и на двор. Можно с уверенностью опровергнуть это несправедливое мнение. Если бы дворовой и домовой были одной и той же нежитью, тогда новорожденные ягнята и козлята, взятые в избу в закут, были бы убиты и там: ведь домовой любил посидеть и в теплом темном запечье. Между тем, этих беззащитных животных как раз туда и забирали, чтобы уберечь от козней дворового. Следовательно, вполне очевидно, что дворовой и домовой – это совершенно разные обитатели крестьянского подворья. В дополнение можно привести и тот довод, что с излишне разошедшимся дворовым иногда поступали весьма круто: вплетя в кнут нитку, выдернутую из савана покойника и запечатав ее воском от церковной свечи, хлестали в хлеву, где обитал дворовой, по всем темным углам, особенно под яслями, добиваясь от него приличного поведения, тогда как с домовым никто никогда не позволил бы себе такого неуважительного поступка.
Как домовой был хозяином избы, так дворовой – двора. За полюбившейся ему скотиной он ухаживал, расчесывал лошадям хвосты и гривы, подсыпал овса в ясли и даже воровал для этого овес в соседних дворах, в то же время не допуская, чтобы соседние дворовые воровали овес у его лошадей. Между прочим, из-за этого между дворовыми по ночам иногда завязывались ожесточенные драки. Зато не полюбившуюся скотину дворовой всячески мучил и гонял в хлеву и на дворе, так что утром она дрожала и шарахалась, лошади были все в мыле, с перепутанными хвостами и гривами. Он мог даже опрокинуть не понравившуюся корову или лошадь вверх копытами в колоду для водопоя. Впрочем, дворовой иногда «в сторону» сообщал хозяину о своем неудовольствии и пожеланиях: «Пошто купил сивую, привел бы вороненькую». Если дворовой узнавал ведомыми только ему путями, что воры собираются подломать клеть или угнать скотину, он, приняв обличье хозяина, мог всю ночь бродить по двору с вилами в руках, отпугивая злоумышленников. Под видом хозяина, только отвернувшись и нахлобучив поглубже шапку, он мог помочь работникам поднять какую-нибудь тяжесть и так далее. Разумеется подобно домовому, дворовой помогал только рачительным и работящим хозяевам, ленивых и безалаберных он не любил и им вредил. Строгий и неуживчивый дворовой мирно жил только с дворовым псом да не касался курятника: у кур был свой, куриный бог, в виде небольшого камня с естественно образовавшимся отверстием, подвешенного перед насестом.
Двором с хлевами и конюшнями не ограничивались крестьянские хозяйственные постройки. В хозяйственный комплекс входили также баня, овин, рига или гумно, клуня, амбар, пуньки, а на юге еще варок и кизячник.
Хлева, как правило, строились из второсортного материала, а на юге могли быть даже жердевыми и плетневыми. Впрочем, у рачительных хозяев, у которых, по словам Н.В. Гоголя, и свинья выглядела дворянином, хлева также были выстроены вольно, из хорошего леса на мху, разве что не проконопаченные. В хлеву обычно мелкий скот жил вместе с коровами, чтобы зимой было теплее, но лошадей, если не было самостоятельной конюшни, все же отделяли и каждая из них имела свой денник, отгороженный легкой переборкой или хотя бы жердями. Основной принадлежностью и хлева, и конюшни были ясли для сена – большой решетчатый ящик со скошенной передней стенкой, прибитый к стене. Над яслями устраивался люк в потолке, через который с сеновала сбрасывалось в них сено. И коровы, и, особенно, лошади, весьма разборчивы и требовательны к корму, и невыеденное из яслей плохое сено выбрасывалось хозяйкой или хозяином (за коровой ходила женщина, но лошадь, пока было возможно, обслуживал мужик) под ноги, где, перемешиваясь с животными экскрементами, эти объедья превращались в навоз – ценнейшее удобрение, из-за которого в деревнях преимущественно и держали мелких и непродуктивных коров: ведь молоко в деревне сбывать было некуда, но зато «положишь каку, а вынешь папу» (папушник – мягкий белый хлеб). Вообще продуктивное мясомолочное скотоводство было мало развито в великорусской деревне и, кроме коров, держали по несколько овечек на шерсть и овчины, да реже – свинью; козы были скотиной у слабосильных хозяев-одиночек, преимущественно у бобылок и вдов.
Амбар представлял собой бревенчатую, каменную или кирпичную капитальную постройку с тесовой или железной крышей, размером примерно 4 на 4 метра. Устанавливался амбар над землей, на больших камнях или на толстых деревянных «стульях», из опасения грызунов. Обычно перед толстыми прочными дверями с крепкими запорами была неширокая площадка с пологим спуском на землю, а над нею был выдвинут верхний полуэтаж, образующий навес: мешки с зерном или мукой могли ставить на эту площадку, где они были прикрыты от дождя, а затем уже ссыпали в амбар. В самом амбаре вдоль стен из толстых досок были выгорожены закрома или сусеки, длинные ящики во всю стену, с наклонной передней стенкой и на невысоких ножках. Сверху они были открыты, а в передней стенке делался внизу небольшой лючок с выдвигавшейся вверх крышкой. Зерно или муку выбирали снизу, подняв крышку, так что слои продукта при выборке перемешивались, а в первую очередь выбиралось то, что было засыпано раньше и лежало давно: ведь зерно и мука могли от долгого хранения прогоркнуть. В сусеки сквозь стену с прорубленными треугольными отверстиями проходили вентиляционные трехгранные трубы из досок. На втором, низеньком полуэтаже амбара, куда вела прочная лестница, хранили различное имущество в сундуках. Амбары ставили, во избежание пожара, поодаль от домов, но на глазах; например, если в деревне был один порядок домов (то есть улица была односторонняя), то амбары стояли напротив домов, через дорогу, иногда отгораживаясь еще и специально посаженным рядом быстрорастущих деревьев, например, тополями. Ведь если сгорит изба, это еще полбеды; полная беда будет, если огненный вихрь нанесет горящие головни на крышу амбара.