Изба и хоромы

Беловинский Л.В.

А хлеб этот можно было купить, только заработав денег. Ведь, продав пеньку, лен или «за лишнюю» скотину, крестьянин должен был внести владельцу или государству оброк либо выкупные платежи, подушную подать, иные, довольно многочисленные, государственные и земские подати, должен был хотя бы двугривенный дать духовенству за молебен. И только когда он был «Ни Богу, ни Царю не виноват», мог уделить что-то для себя и своего семейства: купить хлебушка и винца про праздник, соли, ленту в косу дочке, кумачный платок жене, новый серп или косу, новый сошник взамен стершегося о неласковую землю-кормилицу.

Еще в те, давние времена, писатели из господ утверждали, что мужичок-де, убрав хлебушко в амбар, заваливался на всю зиму на теплую печку. Да и что было взять с господ. Ведь, после того, как мужичок ссыпал хлебушко в их амбары, они уезжали из скучной деревни на зиму в город – танцевать на балах да посещать литературные салоны, чтобы толковать там о смирении и добродушии русского мужичка, обожающего своих господ.

Однако, отпраздновав Покров (а ведь иной раз приходилось о Покрове дочку замуж

выдавать или сына женить, а это требовало ой, каких денег!), мужичок, кряхтя, наматывал онучи, обвязывал их туго оборами и отправлялся на заработки, чтобы вернуться только к Пасхе. Чем же мог заработать этот мужичок-хлебопашец, иной раз не знавший никакого ремесла, кроме как идти за лошадкой по пашне. Ясное дело, извозом. Иной, из ближних губерний, ехал в Москву или в Петербург, чтобы в качестве наемного «извозчика-ваньки» (то есть самого дешевого, на плохой лошади и с дрянной мочальной упряжью) возить тех же господ за пятиалтынный с одного конца столицы на другой. А большей частью нагружал крестьянин-возчик сани овсом или рожью, выращенными таким же крестьянином, и вез по зимникам за сотни, а то и тысячи верст, скажем, из Симбирска в Архангельск. Так, при перевозке грузов из Вятской губернии к Ношульской пристани Вологодской губернии плата с пуда груза составляла 16-18 копеек, редко возвышаясь до 20-25 копеек; на сани грузилось до 20 пудов, так что возчик получал от 1 рубля 20 копеек до 4 рублей. При этом расходы на овес и сено для лошади и хлеб для себя составляли 2 рубля 10 копеек. Нетрудно подсчитать, каков был доход возчика при тяжелом зимнем тысячеверстном пути. «Но он ездит, – писал современник, – только для того, чтобы достать денег на подати и другие нужды, и потому, что лошадь кормить и самому кормиться нужно было бы и без поездки на пристань» (72, с. 33-34). Тысячи мужиков везли по всей необъятной, не имевшей железных дорог России разнообразнейшие грузы: ведь иного транспорта, кроме крестьянских саней, не было. А и когда покрылась страна сетью железных дорог, когда появилось пароходство, все равно из степной глубинки и лесной глуши к пристаням и железнодорожным станциям доставлялись грузы гужом. И тысячи мужиков, умевших только запрягать лошадь и погонять ее кнутом, сбивали цены.

Летом, если могла семья отпустить на сторонние заработки хотя бы пару рабочих рук, иль в перерыве между сельскохозяйственными работами, когда кончился весенний сев и еще не начинался сенокос (навозница – не в счет, тут и бабы с подростками справятся), такие же тысячи мужиков осаждали бурлацкие биржи на пристанях, подряжаясь доставить расшивы, беляны да гусяны, вмешавшие по 40 тысяч пудов, из того же Симбирска или Саратова до Рыбинска, или от Рыбинска до Петербурга (медленным был этот долгий путь, и в Рыбинске барки зимовали, так что город жил их охраной и ремонтом). Бурлацкая артель впрягалась в крепкие кожаные лямки, прикрепленные к бечеве, толстому канату, закрепленному за мачту неповоротливой барки и медленно, под «протяжную», шествовала нескончаемыми бечевниками. И точно так же сбивали они заработки, получая гроши за каторжный труд.

Были, конечно, и другие неквалифицированные и потому дешевые сторонние заработки. Например, рубить лес, вывозить его к сплавным рекам, вязать плоты и гнать их вниз по рекам, как это было уже описано в этой книге. Например, в интереснейших дневниках тотемского крестьянина А.А. Замараева поездки «по бревна» значатся в январе 1912 г. 3, 4, 13, 19, 20, 21, 24, 30 числа. Но заработки были мизерные: от 45 до 90 копеек, тогда как пуд сена стоил в ту зиму 25-35 копеек за пуд, овес – 54 копейки и ржаная мука 1 рубль 30 копеек, да податей пришлось уплатить по 3 рубля 5 с четвертью копейки с души (34, с. 35-37).

А потому привычный к тяжелому труду и сноровистый мужик старался приобрести какую-нибудь более доходную «специальность»: белотелые сметливые ярославцы в качестве половых заполняли тысячи русских трактиров, рязанцы, костромичи или вятичи затыкали топор за опояску и шли плотничать, смоляки отправлялись копать землю, владимирцы-офени знакомыми путями несли за спиной лубяные короба с немудреным крестьянским красным товаром да лубочными картинками и книгами, пошехонцы и алатырцы с нехитрым инструментом и огромным, перенятым от родителей опытом шли в качестве коновалов холостить боровов и жеребцов да лечить скотину; кстати, слово «коновал» понапрасну стало синонимом плохого врача: достаточно сказать, что коновал, из года в год проходивший по одним и тем же деревням, в качестве залога оставлял хозяину вылеченной скотины деньги, забирая их вместе с платой на обратном пути, если лечение было удачным.

Отходничество было развито в русском крестьянстве в высшей степени. И развиваться оно начало вместе с развитием помещичьей усадьбы. До середины XVIII в. отход на заработки был незначителен, зато в конце столетия только в Московской губернии выдавалось ежегодно около 50 тысяч паспортов, а в Ярославской – 74 тысячи, то есть уходило около трети взрослого населения губернии. Он и понятно: после появления Манифеста о вольности дворянской в 1762 г. помещик хлынул со службы в деревню, интенсивно начал обстраиваться и ему понадобились деньги. В 1828 г. отход государственных и помещичьих крестьян по 54 губерниям России составлял 575 тысяч. Новый толчок развитию отходничества дала Крестьянская реформа и быстрое развитие капиталистического хозяйства. По 50 губерниям в среднем за год выдавалось краткосрочных паспортов в десятилетие 1861-187 гг. уже 1286 тысяч, в 1881-90 гг. – 4938 тысяч, в 1901-10 гг. – 8873 тысячи! (61). Вот это-то В.О. Ключевский называл зимним отдыхом крестьянина.

Но мы здесь будем говорить о тех сторонних заработках, о тех промыслах и ремеслах, для которых не нужно было покидать надолго родной деревни и уходить за сотни и тысячи верст, а можно было работать за околицей или даже прямо у себя на усадьбе.

Естественно, что в лесной стране основным местом приложения крестьянских рабочих рук был лес. Наш современник при этих словах может подумать, что занят был крестьянин охотой: что еще ценного добудешь в лесу, как не птицу и зверя.

Действительно, и охотой, и рыболовством крестьяне занимались. Но не той охотой и не тем рыболовством, как они представляются нашему современнику: не с ружьишком бродил мужик по лесам в свободное время, и не с удочкой встречал утреннюю зорьку над рекой. «Ружья да удочки доведут до сумочки», – говорил он – «Рыбка да рябки – прощай деньки». Охота и рыболовство только тогда занимали помыслы крестьянина, когда они давали верный заработок. Это была рыбная ловля большими ставными сетями, огромными неводами и многосаженными переметами на рыбных реках и озерах или в море, например, в Белом, в Каспийском, где треска, палтус, семга, осетр, стерлядь, белуга брались пудами, десятками пудов за тонну. Это была промысловая охота, как, например, в Вологодских, Архангельских лесах, где у крестьян были родовые, переходившие по наследству «путики» – помеченные родовыми знаками-»знаменами» обустроенные охотничьи тропы, тянувшиеся на 40-50 верст. С лета завозилось в расположенные одна от другой на расстоянии дневного перехода «едомные избушки» и лабазы продовольствие, расчищались в приметных местах «точки» для боровой птицы, устраивались хитроумные ловушки, а затем, в течение зимы, обходил охотник на лыжах свои угодья, выбирая добычу из 200-500, а то и из 1000 силков и ловушек и вновь настораживая их. Во второй половине XIX в. в Яренском и Сольвычегодском уездах Вологодской губернии считалось до 15 тысяч охотников-промысловиков. В 1879 г. только крестьянами-охотниками Олонецкой губернии было добыто оленей и лосей 191, медведей 276, волков 119, лисиц 319, куниц 206, зайцев 14457, белок 86468, рябчиков 72461, куропаток 7536, глухарей и тетеревов 35435; разумеется, читатель понимает, что эта статистика далеко не полна (7, с. 54-57).

Но при всем огромном масштабе охоты не к ней в основном прилагались в лесу крестьянские руки.

Автор когда-то занимался изучением состояния крестьянского и помещичьего хозяйства Вологодской, Вятской и Олонецкой губерний в середине XIX в.. Множество опубликованных и архивных данных осело в дипломном, а затем и диссертационном сочинениях. В Вологодской губернии по данным Всеподданнейших отчетов губернаторов, которые, разумеется, не склонны были показывать положение в подлинном виде, с учетом семенного и помещичьего хлеба (который шел на продажу и винокурение) только в трех южных уездах имелся некоторый излишек хлеба, почти исключительно ярового, а в остальных имел место огромный недостаток, и исключительно озимого хлеба, ржи, той, которую и ел крестьянин. Даже с учетом помещичьего хлеба на продовольствие не хватало в среднем по 0,2 четверти хлеба на душу, то есть более чем по 70 фунтов, более чем на месяц. В 1841 г. вологодский губернатор писал в отчете: «...Причитается на каждую душу с небольшим по полторы четверти. Такое количество хлеба не достаточно на продовольствие в течение года»; по расчетам автора и по данным современников, на душу требовалось по 2 четверти озимого и ярового хлеба. Это положение сохранялось в губернии и в начале XX в. «Население Вологодской губернии не может жить на счет продуктов земледелия и принуждено искать средств к существованию, помимо хлебопашества, еще и в тех неземледельческих промыслах, которые дают ему возможность прокормить как-нибудь себя и семью» (51, с. 4). Уже цитированный вологодский губернатор продолжал в своем отчете: «...Многие из них занимаются звериным, птичьим и рыбным промыслами, или отлучаются в другие губернии для работ, приобретают хлеб в других местах». Кстати, вспомним здесь слова В.О. Ключевского об осеннем и зимнем безделье и отдыхе крестьян! Только за паспорта и билеты на право отлучки с места постоянной оседлости в 1845-1855 гг. вологодские крестьяне выплачивали в среднем по 7 000 рублей, что, между прочим, составляло менее чем по полтора процента от общероссийской суммы! А ведь основные работы в такой промысловой губернии велись в пределах волости, для чего паспорта брать не требовалось.

Большое количество рабочих рук в пределах собственных волостей занимало строительство разного рода речных судов: барок, полубарок, паузков и тому подобное. В 1839 г., к примеру, по речным дистанциям губернии было построено 284 судна более чем на 323 тысячи рублей (13, с. 281). В 1851-1855 гг. в губернии было построено до 200 барок, более 100 полубарок, около 180 более мелких судов (81). Между тем, это были годы, наименее благоприятные для судостроения: по случаю военных действий с Англией (Крымская война!) отпуск товаров за границу был прекращен, а именно для их сплава к Архангельскому порту и строились эти суда на северных реках. Зато за пятилетие 1865-1869 гг. было построено 3455 судов (49, с. 200). Ведь после отмены крепостного права в стране началось бурное развитие экономики. При постройке барки артель из 10 человек получала по 15 рублей серебром на душу. Однако, если вычесть стоимость леса и иных материалов (смола, гвозди, скобы и прочее), то, по официальному признанию, «выгода крестьян-судостроителей незначительна по сравнению с трудом» (62, с. 91). Впрочем, для крестьянина его труд ничего не стоил, лишь бы он давал деньги.

Строительство барок требовало не только умения, но и значительных физических усилий. Набор, то есть сам скелет судна, составлялся из толстых бревен и «копаней», толстых елей вместе с корневищами, выполнявших функции корабельных книц. Доски для обшивки барки были вершковой толщины, неподъемные. Разумеется, никаких подъемных приспособлений не было и на высоту от одной до трех саженей материал поднимался на руках. Если обшивка сшивалась не гвоздями, удорожавшими строительство, а черемуховыми вицами, это требовало большой силы в руках: толстая вица – не нитка, продернуть ее через толстый лесоматериал было непросто. Современник, исследовавший крестьянское судостроение в одной из местностей Кадниковского уезда, Троичине, писал: «Только необходимость иметь деньги... для уплаты податей, совершенное отсутствие других зимних занятий, расчет, чтобы лошадям дать зимой какую-либо работу и, наконец, желание полакомиться более вкусной пищей с треской и постным маслом и изредка иметь водку, принуждают крестьян браться за постройку барки. Самая постройка не тяжела, говорят крестьяне, но возка леса из сузема мучительна. «Работа труженная, тогда, говорят они, в поту каждый день по самую рубашечную завязку! Кабы не были пьяницы, Христу были бы помощники!» (67, с. 32).