Избавитель
Шрифт:
Слегка скосив глаза, Фома увидел выгнутую горбом спину, бледное лицо в профиль, вяло свисающий шарф какого-то ржавого цвета, подумал с неожиданной злостью: «Вот бы сейчас взять и…» — Лицо его заострилось. Мысленно он замахнулся и замер, как будто кто-то, поймал его руку.
Мимо пробежала рыжая сука. Полковник позвал ее с натугой в голосе.
— Ну, ближе, ближе… — Он затащил ее к себе на колени. — Ах ты шлюха рязанская, опять линяешь… — Расчесывая загривок суки, он нащупал сухой трупик мухи. Сука заскулила. — Домой хочешь?.. — Осторожно опустив суку на землю, полковник встал и повлекся к остановке трамвая медленным,
Фома откинулся на спинку скамейки, рассматривая кусочек вечернего неба над Горбатым мостом, силуэт итальянской виллы, в которой какое-то время жила Графиня, угол белой колокольни, крапчатые тени, грязновато-красные потеки на стене, напоминающие фигуры кающихся грешников, обитую ржавеющим железом дверь. Всегда закрытая на засов, она покачивалась в петле. Мысли смешались. Он невольно вздрогнул, почувствовал, как веревка обвивает ему шею…
Скамейка заскрипела. Качающуюся в петле дверь, и небо, и колокольню заслонила фигура рыжеволосой девы в черном. Он ничего не чувствовал, лишь ее прилипшее, греющее тело. Надо было бы отодвинуться, но он не мог. В воображении своем он раздвоился. Уже он хватал, тискал ее, обмякшую, покорную. В постепенно мрачнеющих сумерках было все равно красива она или нет.
Скамейка заскрипела. Дева встала и ушла.
Запрокинув голову, Фома нервно рассмеялся, зевнул, умыл лицо ладонями.
Виясь, от реки поднимались белые столбы дыма, обволакивая стрельчатый силуэт колокольни, этажами спускающуюся к воде Башню.
У воды вдруг обрисовалась сгорбленная фигура Марка. Фома неприятно удивился и все же подошел к нему.
— Ты что там делаешь, решил утопиться?..
— А-а, это ты… Лиза от меня ушла… вот так вот…
— Как ушла?.. куда?.. — Фома вымученно улыбнулся. Весь какой-то запущенный, закопченный, страшноватый Марк вызывал и жалость, и брезгливость.
— Сказала, что я не ее отец… откуда только она узнала?.. — Марк как-то странно рассмеялся и потянул его вверх по лестницам…
В комнате Марка царило запустение, было холодно. Не раздеваясь, Фома сел на продавленную кушетку. Откуда-то из глубин дома доносились смутные звуки музыки, затихали, снова жутко повторялись.
— Не представляю, что мне теперь делать… — Сдвинув гардины, Марк выглянул в окно. Все еще шел дождь. Город казался вымершим, вымышленным.
— И не нужно ничего делать… — Фома выпил вина теплого, терпкого на вкус.
— Может быть, я был слишком требовательным к ней?..
— Или равнодушным… — Фома откинулся спиной к стене и, скосив глаза, глянул на коврик, на котором юные девы соблазнялись свирелями фавнов. Он чувствовал себя как-то странно. Марк раздражал его своим отчаянием, оно казалось ему искусственным, вызывало протест, и в то же самое время он испытывал какое-то мучительное наслаждение. Прикрыв глаза рукой, он слушал Марка, который вспоминал какие-то ненужные подробности, имена, письма, найденные в ящике стола в комнате Лизы.
— Вот послушай, что она тут написала… вначале я ничего не мог разобрать, просто ужасный подчерк… — Полушепотом Марк прочитал несколько строк. — Тут есть одно место… погоди-ка… это стихи… песнь седьмая… так странно отзывается интонацией…
В голосе Марка Фома уловил нотки голоса Лизы, ее мягкость, нежность.
«Странные стихи…» — подумал Фома. От стихов веяло какой-то не
Тягостное молчание. Фома открыл глаза. Коврик был залит светом, и тени на нем были как живые, бледные, нежные призраки. В роении теней, пятен, по-разному окрашенных, прояснилась нежная округлость ее плеча, лицо. Своей бледностью оно напоминало глубь опала. Он назвал ее по имени и потянулся к ней, наступив на пятно лунного света. Она тихо вскрикнула. Глаза ее зыбко блеснули. Она плакала и терялась в опаловых пятнах, и он понял, что тоже плачет, не зная от чего. Так бывает во сне…
Очнулся он на полу. Лицо исцарапано, перепачкано кровью, паутиной. По всей видимости, с ним случился припадок. Он поискал Марка. Его нигде не было. Недоумевая, он вышел во двор. Марк стоял у лестницы, как-то дико оглядываясь, и вдруг погрузился в сырые и темные заросли, вынырнул босой, растрепанный, в рубашке до колен и побежал, прихрамывая и гулко хлопая досками настила, к дровяному сараю, где его и нашел Фома бьющимся в судорогах. В темноте он наткнулся лицом на гвоздь. Стена была сплошь утыкана ржавыми гвоздями, на которых он сушил травы…
Марка увезли в карете скорой помощи.
Час или два Фома слонялся по пустым комнатам, потом лег на кушетку… и очутился в каком-то странном месте. Вокруг не было ни души, пусто и тихо. Вдоль улицы стояли брошенные дома. Он заглянул в один дом, в другой, заплакал и побежал, как в детстве. Шаги удлинялись. Уже он летел, приподнятый каким-то неощутимым ветром. Он не удивился тому, что может летать, и лишь боялся запутаться в обвисших над улицей проводах. У белых камней он увидел девочку с тощими косичками.
— Что это за место?.. — спросил он ее.
— Какая разница, место как место… — Присев на корточки, она выдула из-под сучьев языки пламени. Когда сучья разгорелись, она легла по одну сторону от костра, а он по другую. В сумерках и тишине сна ее лицо казалось расплывчатым опаловым пятном.
— Иди ко мне… — неожиданно предложила она. Он медлил. Извиваясь, как змея, она медленно-медленно подползла к нему. Он вздрогнул, почувствовав все ее юное тело, такое гибкое и отзывчивое, и очнулся…
На город спускались сумерки. На фоне потерявшего краски неба темнел мрачный силуэт Башни. Низ Башни скрадывала пелена тумана. Медленно, оглядываясь, Фома обошел пустые комнаты, подобрал с пола листки со стихами и вышел на улицу.
Туман густел. Он ускорил шаг, свернул на Болотную улицу, потом налево, направо и вышел к кладбищу. У ворот кладбища сидел сторож. Рядом крутилась белая в подпалинах сука.
— Который теперь час?.. — спросил Фома.
— Должно быть около девяти… похоже, что я уже не дождусь покойника… он преподавал у нас в школе рисование… пошла прочь… — Сторож пнул ногой суку. Сука жалобно взвизгнула, отошла. — Сколько я не встречал художников, все они никуда не годились, или в петлю или в сумасшедший дом… — Вскользь глянув на Фому, он обкусил пересохшую кожу на губах, сплюнул. Фома ничего не ответил. — А вы, наверное, тоже художник… — Сторож простодушно рассмеялся. — Нет, ну и, слава Богу… скоро я уеду отсюда, осточертел мне этот город, здесь больше покойников, чем живых людей… поеду на север к брату, дни по пальцам отсчитываю… там благодать…